– Хорошо, мам...
Таня уже задремала, но вдруг ее словно подбросило. Она вскочила с дивана и подбежала к окну. За окном шел снег. Было тихо и темно. Сзади тихо подошел двухлетний Андрюшка и прислонился к ноге.
– Ночь... Темень... – тоскливо проговорила Таня. – Где же наш папа, Андрюша? Что он сейчас делает?
Андрюша посмотрел в окно на декабрьский снегопад и вполне серьезно вдруг сказал:
– Убили, наверное.
Но и тут сознание ушло от меня только частично, буквально на несколько секунд. И в эти секунды мне казалось, что я медленно, как в невесомости, лечу по чуть наклонной траектории внутри какой-то огромной и темной трубы. У меня ничего не болело и было ощущение какой-то бестелесности. И все же я попробовал шевелить руками и ногами, запрокидывал голову, чтобы придать «полету» какую-то направленность, но все мои вялые попытки были тщетны. Потом пришло ощущение боли. Болело лицо, руки, ноги, все тело. Мне чудилось, что мое лицо вдруг начинает раздуваться до неимоверных размеров, и при этом как бы все онемело.
Наконец я пришел в себя. Попытался приподнять голову, увидел, что один солдат лежит без движения, второй вроде бы шевелится, пытается встать.
Дальше я действовал, как на автопилоте, не особо соображая, и тем не менее, как потом выяснилось, действовал совершенно правильно. Здесь, в полутьме, меня запросто могли бы застрелить свои. Кровь залила обе белые повязки на рукавах, лица не разобрать: тоже в крови. Форма на мне – афганская. Поэтому единственно верным решением было ползти к выходу, туда, где посветлее.
И я полз, стараясь при этом кричать: «Миша! Яша!»
Но вряд ли из моего рта вырывалось что-нибудь членораздельное. От сильнейшего динамического удара взрывной волной у меня шатались все зубы, а язык распух так, что не помещался во рту.
...Володя Быковский ввязался в перестрелку на втором этаже. Именно там он видел в последний раз Бояринова. Григорий Иванович с группой ребят рванул на третий этаж.
Бояринова нашли на лестничной площадке уже мертвого. Одно-единственное ранение – пуля под сердце – оказалось смертельным.
Мне ребята рассказывали, что когда его уже в Ташкенте обмывали в морге и одевали в полковничью форму, чтобы положить в гроб, из маленькой пулевой дырки под левым соском, когда тело переворачивали, еще слабо вытекала мутная струйка крови. Чтобы не испачкать мундир, санитар морга запихивал карандашом в ранку вату...
...Потом я помню, как сидел где-то, приткнувшись спиной к стенке, опираясь правой рукой о пол. На полу был ковер, толстый, с большим ворсом, настоящий восточный ковер... В голове ворохнулась идиотская мысль: вот бы домой его. Нет, наверное, у меня никогда такого ковра не будет. Ну и хрен с ним. Тут я обнаружил, что ничего не слышу на правое ухо. Пощупал пальцами: горячо и липко. Из уха шла кровь. А в левом ухе слышался непрерывный звон.
Кто-то теребил меня за рукав:
– Кто это? Афганец? Эй, ты кто?
– Ты что, слепой? Видишь: в сапогах! Кто-то из наших. Не разобрать: все лицо в крови.
– Убитый, что ли? Не шевелится.
Сил отвечать или реагировать на что-то у меня уже не было, но я все-таки пошевелился, чтоб показать, что жив.
– Эй, санитары! Мужики! Кто там есть! Вот еще один! Эх, не дозовешься! Ну-ка, хватай его, потащили!
Меня взяли под руки, приподняли. Я стал шевелиться, переставлял ноги. На свежем воздухе я немного пришел в себя.
– Ух ты! Жив?
Передо мной стоял Володя Поддубный.
– Ох, тебя и отделали. Где ранило, давай перевяжу! Он взрезал ножом рукав на левой руке, перевязал рану в предплечье, потом перевязал кисть. Достал шприц-тюбик и всадил укол. В голове прояснилось.
– Где еще?
Я попытался что-то сказать, но только слабо махнул рукой. Мол, спасибо, потом. Мне вдруг стало очень холодно. А когда я представил, что для перевязки раны в боку надо раздеваться, снимать с себя все: куртку, бронежилет, свитер, футболку. Нет, не надо. Тем более что сейчас мне вроде бы получше стало.
– Ну ладно, старик, давай лежи здесь, сейчас всех раненых будут эвакуировать. А я пойду, там еще на втором этаже стреляют.
– Сейчас, товарищ офицер, машина подъедет, вас всех в госпиталь отвезут! – сказал один из санитаров, малорослый, с широким скуластым лицом и раскосыми глазами.
У подъезда показался Володя Быковский. Он ковылял, опираясь на автомат, как на костыль. Кто-то поддерживал его под руку. Одна нога у него была без сапога, перевязана. Володьку усадили почти у самого входа. Я хотел перебраться к нему, но сил не было.
Из Дворца стали выводить пленных. Афганцы – рослые ребята в хорошо подогнанной форме – выходили с поднятыми вверх руками. Их сопровождали наши солдаты из «мусульманского батальона» в серой мятой форме. Вот из подъезда вслед за пленными вышел «мусульманский» особист Миша. Он был в зеленой афганской шинели, на плече автомат.
Вдруг один из афганцев, судя по форме – старший офицер, сунул руку за пазуху и вытащил. пистолет! Что хотел этот афганец? Может быть, сдать оружие? А может быть, напоследок прихватить с собой на тот свет хоть одного из врагов?
Миша среагировал почти мгновенно и, с силой уткнув ствол автомата в поясницу офицеру, нажал на спуск.
Прозвучавшая внезапно и неожиданно для всех резкая очередь ударила по ушам, по нервам. Наши солдаты вдруг пришли в состояние какого-то неистовства: наверное, напряжение только что пережитого боя требовало от них какой-то разрядки.
– Ах, суки! – пронзительно закричал кто-то из них. – Всех убью!!!
– На колени, гады! На колени! Становись на четыре кости!!!
Началась сутолока. Солдаты били афганцев прикладами, те поспешно падали на землю, закрывая руками голову. Коротко и зло рявкнул и тут же замолк, как захлебнулся, автомат.
– Не стрелять! – послышался крик Миши. – Не стрелять, сволочи! Под трибунал пойдете!
К толпе подбежали офицеры из нашего «Зенита», стали оттаскивать обезумевших «мусульман», раздавая направо и налево оплеухи.
– А ну, разойдись, засранцы! Вы бы в бою были такими ретивыми!
Подъехала БМП.
– Это за вами! – сказал низкорослый санитар. Началась посадка. На этот раз я оказался снова на втором месте, только с левой стороны. Первым сидел Леша Баев. У него была насквозь пробита шея: через бинт с одной и с другой стороны проступали кровавые пятна. Леша сидел как-то боком: спина у него была побита осколками гранаты. Рядом со мной посадили еще кого-то.
– Все, полна коробочка! Трогай! – крикнул кто-то снаружи.
– Эй, стой, обожди, давай еще одного!
– Он же вроде мертвый!
– Да нет, ребята, он шевелился! Он ранен! Давай, подхватывай за ноги!
– Да куда же ты его ногами вперед! Головой надо! Мужики, мы его вам на колени, ладно?
Тяжелое обмякшее тело с трудом затискивали внутрь. Наконец вроде бы запихнули. Голова оказалась у меня на коленях.
– Эй, друг! Пить будешь? – спросил я его. Опустил руку на голову, на лицо. И голова, и лицо были покрыты холодной липкой кровью. Он был уже мертв. Потом я узнал, что это был один из бойцов группы «А».
А ребята тем временем пытались закрыть задние дверки БМП, но с левой стороны дверь не закрывалась: одна нога лежащего у нас на коленях убитого была подогнута, а другая, правая, вывернулась вверх и попала в створ дверки.
