В каждом отрицательном моменте нужно выделять положительное начало и делать ставку на него, как на первооснову – это девиз не только оптимистов, но и разведчиков, находящихся на грани провала. А еще – девиз людей, не желающих умирать и наблюдать при этом, как умирают дорогие им люди…

– Червонец, – обратился к вору Ярослав, когда на исходе шестого дня тот снова прибыл в квартиру, – мы можем поговорить?

Ни слова не говоря, тот скинул с головы кепку, метнул ее на вешалку в коридоре и молча прошел на кухню. С некоторых пор этот уголок в квартире превратился в некую исповедальню, куда отправлялись разговаривать все, кто не принимал участия во всеобщей спячке или игре в карты. Там же Червонец откровенничал с Крюком, там же готовилась пища. Впрочем, слово «готовка» в данном случае неуместно, потому что процесс вскрытия консервных банок финками и нарезка колбасы и хлеба являться приготовлением пищи не могут априори.

Зайдя в просторную кухню, Корсак плотно затворил за собой дверь. Поступок, конечно, обоснованный лишь с точки зрения демонстрации важности предстоящих откровений: дверь стеклянная от верхней ее части до нижней, под дверью же огромная щель, и если не шептаться, то в комнате будет слышно каждое слово предстоящего разговора. Что, собственно, и происходило, когда Крюк отправлял разбираться на кухню очередных «разборщиков», поругавшихся за картами или просто так, от скуки. Если же говорить тихо, то ничего не будет слышно даже при открытой двери. А потому, когда за Славой закрылась дверь, Червонец сыграл бровью, как бы удивляясь тому, насколько серьезные вещи будет излагать сын Святого.

– Я хочу поговорить с тобой не как член твоей своры, – предупредил Ярослав, усаживаясь на стул с высокой спинкой, – я им никогда не стану. Хочу поговорить и не как пленник, коим по сути являюсь. Мне очень хочется побеседовать с тобой в качестве психолога.

– Вот как? – теперь Червонец вскинул и вторую бровь. – Неужели я что-то упустил?

– Упустил? – и Слава рассмеялся, стараясь придать своему смеху максимум искренности. – Послушай, Червонец, или как там тебя… Не побрезгуй короткими воспоминаниями человека, большую часть своей службы проведшего в тылу врага в качестве командира подразделения… – сказав это, Ярослав решил сделать паузу, чтобы убедиться в том, насколько Червонец готов к разговору. Если вор встрепенется, начнет нервничать или просто рассмеется в ответ, то продолжать беседу не имеет смысла. Проверяя это, Слава выпрямил ногу в колене и, заполняя паузу, поморщился. Боли в колене не чувствовалось, однако представиться лишний раз немощным лишним не будет. Из каждой ситуации нужно извлекать максимум прибыли. Проверка принесла положительные плоды. Червонец не только не рассмеялся, но и даже напрягся. – Когда находишься с группой людей в полной изоляции, самым главным является сохранение ее боевого духа. У меня был случай, под Братиславой… Тебе это интересно?

– Возможно.

– Так вот, под Братиславой… Это в Словакии, Червонец. Я просидел с пятью своими людьми восемь суток в егерском домике, ожидая приезда связника. Восемь суток, Червонец! Восемь! В помещении площадью в шесть квадратных метров! В туалет мои люди и я ходили только по ночам, ели сухари, макая их в воду. И ты знаешь, я стал ощущать, что атмосфера в домике начинает напрягать в первую очередь… меня. Я стал раздражителен, мнителен, внимание мое стало рассеиваться, я перестал слышать дыхание своих людей, по которому ранее определял их настроение. По их дыханию в полной темноте я мог даже с точностью в девяносто пять процентов догадаться о том, кто из них сейчас думает о голой бабе, кто о тарелке дымящегося борща, а кто о стакане водки! Я мог даже сказать, до какой стадии раздумий о бабе дошел тот, кто о ней думал! И вдруг я перестал их слышать и понимать. И в этот момент понял, что они, мои боевые друзья, профессионалы и практики, уже давно перестали понимать… меня! Процесс деморализации наступил для них гораздо раньше, просто никто этого не заметил! Я в этот момент стал ощущать, насколько напряжены их голоса, насколько разболтанны движения. С такой группой нельзя идти в бой, Червонец. А группа боевых офицеров-разведчиков – это не банда отмороженных головорезов. Первых ведет долг, устав, высший разум и профессиональные навыки. Я понял, что группа на взводе, а задание на грани срыва. И ты знаешь, что я сделал?

Червонец пыхнул папиросой, явно не желая давать ответ на этот банальный риторический вопрос, который моментально поставил бы его в унизительное подчиненное положение. Откинувшись на стуле, он лишь скрестил руки на груди.

– Ранним утром наступившего дня, девятого по счету, я разрешил каждому из них, оставив оружие и снаряжение в сторожке, выйти в лес на двадцать минут и заняться…

– Поиском словачек?

– Нет, грибов.

– Чего?! – на этот раз Червонец расхохотался.

– Грибов. Грибы, Червонец, – это такая скользкая маринованная фигня, которой закусывают водку.

– И что, набрали? – перестав смеяться, но все еще с улыбкой поинтересовался вор.

– Собрали. Кто два принес, кто пять, а кто приволок полный подол майки. Я вышел последним и ни черта не нашел, потому что искать грибы не умею. Зато набрел на куст шиповника, с которого собрал с десяток плодов и съел.

– Ну конечно, – перестав улыбаться, заметил Червонец, – кто бы мог подумать, что ты хуже всех время проведешь…

Слава помедлил, но вместо продолжения положил руки на стол и посмотрел в глаза вору.

– Что уставился? – настроение Червонца менялось так стремительно, что Корсак едва поспевал за ним.

– Ты думаешь, что никто из твоих людей не чувствует запах кофейных зерен, которым несет из твоего рта? Считаешь их идиотами, полагая, что им незнаком верный способ уничтожения запаха перегара? Думаешь, они не видят напряженную мину на твоем лице, свидетельствующую о том, что дела, которыми ты занимаешься в городе, оставляя людей томиться в ожидании, идут не так уж хорошо? Думаешь, они не понимают, что в этом случае их дела также не очень хороши? Но ты в городе, разговариваешь с живыми людьми, пьешь вино и подметаешь брючинами Невский проспект! Они же надоели друг другу до такой степени, что готовы перерезать друг друга! Они уже не могут смотреть на эти стены, а самим стенам эти уголовные хари обрыдли до такой степени, что те уже готовы обрушиться на них и похоронить!

– К чему ты все это говоришь?

– К тому, что скоро ты вернешься в эту квартиру, а в ней будет лежать восемь трупов!

– Вас здесь девять, – хрипло возразил Червонец.

– Правильно, – согласился Слава. – Но лежать будет восемь, потому что девятый выйдет тебе за спину из ванной, когда ты пройдешь в комнату, и перережет тебе глотку от уха до уха. А потом поедет на Хромовское кладбище, где его и возьмет НКВД! Так закончится эта дурацкая история, которая могла бы иметь иной исход, окажись вор мудрым человеком, а не идиотом!

– Полегче, приятель, – клацнул частоколом металлических зубов Червонец. – Ты на этом трамвае пассажир на подножке, а потому следи за базаром, дабы чего не вышло!.. Ты хочешь что-то предложить? Я готов тебя выслушать. Но больше не надо этого чеса за грибы и меланхолию!

– Надо, потому что так тебе будет гораздо легче понять, что ты уже давно потерял со своими людьми подкорковую связь! Мои люди за двадцать минут одиночества в лесу в поисках грибов полностью одолели свою депрессию и вернулись в обычную жизнь профессионалов! Вернулся и я, и кто знает, разговаривал бы я здесь с тобой, если бы мне не пришла в голову мысль выпустить бойцов из клетки на волю, чтобы дать им понять, что жизнь продолжается, а не закончилась, что жизнь по-прежнему хороша и будет еще лучше, если мы досидим в этой блядской егерской сторожке до конца! – договорив, Слава вздохнул и убрал руки со стола. – Теперь понял? Дай им знать, что они такие же люди, как и те, что за этими стенами, дай им подышать!

– Грибы в лесу пособирать, да?

– Зачем грибы? Ты не такой дурак, Червонец, каким стараешься казаться для придания своей персоне зловещего облика. Своди нас в кино.

– Куда?!

– В кино. Кино, Червонец, – это такая белая простыня, по которой бегает маленький человечек в котелке в больших ботинках и с гитлеровскими усиками.

– Ты считаешь меня за кретина?