– Не веришь, сходи в «Рассвет» – бегает, гадом буду.
– Корсак, ты хочешь предложить мне вывести моих людей в кинотеатр? Туда, где у входа околачивается куча «красноперых»?
– Они околачиваются с той же целью, что и все остальные, и им нет дела до твоих людей, если, конечно, они не начнут брать «лопатники» в зале и не отбирать у зрителей «котлы»[5] в фойе. И если ты не умный человек, то подумай, будут ли ленинградский уголовный розыск и органы госбезопасности искать кровавую банду Святого в кинозале? Есть что-то общее между кинематографом и ублюдками, которые шпилят сейчас в зале в «храп»? Я бы на твоем месте вообще не выводил их из кинотеатров. Вообще предложил повести их в театр! Где их искать не будут еще с большей вероятностью, чем в кино! Но, боюсь, кто-то из них, скорее всего, это будет Бура, не выдержит и прямо через весь зрительный зал направится шмонать карманы упавшего Ленского.
Встав со стула, Червонец отошел к окну и стал смотреть в него в полной задумчивости. Все, что сейчас говорил ему Корсак, выглядело нелепым с точки зрения воровского взгляда на жизнь, но в этом чувствовалось нечто мудрое, от недостатка которого, оказавшись в трудной ситуации, страдал Червонец. Слава же, сидя на стуле, спокойно поглаживал манжету на своей засаленной рубашке – не исключено, что бандит смотрит не сквозь стекло, а пользуется им, как зеркалом. Рассматривает советчика и пытается понять по его виду, насколько искренне тот только что говорил. Главным козырем в этой авантюре для Корсака было то, что в заложниках у Червонца остается его семья. А шутить жизнями близких людей вряд ли кто решится. Рисковать семьей ради золота или для совершения побега Корсак вряд ли станет. Он мог сделать это давно, еще на кладбище. Но не сделал. Значит, семья для него имеет гораздо большее значение, нежели собственная безопасность. Пока семья у него, у Червонца, сына Святого можно водить на поводке бесконечно. Придя к этому выводу и понимая очевидность вероятного бунта, вор решил воспользоваться советом.
– Куда же нам податься? – бросил он от окна.
–
Кинотеатр «Рассвет» находился неподалеку от места прежней работы Корсака, и тем увеличивалась возможность встретить кого-то из знакомых.
Банда не выходила из кинотеатра три сеанса подряд. Едва закончился фильм с Володиным, начались «Огни большого города» с Чаплином. Когда просмотрели его, перешли на Утесова в «Веселых ребятах». Едва зажигался в зале свет, раскрасневшиеся от удовольствия бандиты выходили из зала, понурив головы и натянув почти до носа кепки. Заходили за жилой дом и ожидали Крюка, который с подлечившимся Бурой вставали в очередь за билетами. Страна, истерзанная голодом, блокадой и горем, использовала любую возможность вернуться к прежней жизни. И тем, кто толпился в очередях, действительно не было никакого дела до кучки мужиков, очень похожих на коллектив какой-нибудь конторы.
Уже во время первого просмотра Слава стал искать того, через кого можно было бы передать записку, написанную им ночью карандашом на новенькой купюре, вынутой из мешка. Эта записка номиналом в десять червонцев была аккуратно свернута вместе со второй купюрой. Тот, кто получил бы в руки этот неожиданный подарок и развернул бы его, прочел:
Все время, начиная с титров «Первой перчатки», Слава выискивал в зале того, кто смог бы поступить так, как было указано на купюре. В короткие перерывы между фильмами он искал этого человека в фойе. На улице передавать записку не имело смысла, Корсак рисковал бы при этом не только своей жизнью, но и семьей. Каждый шаг бандитов контролировали Червонец и Крюк, и даже поход за ситро на расстояние в десять шагов не оказывался вне поля зрения этих двоих. В фойе отдать деньги было вернее, замотивировать такой шаг было легче, однако, сколько Слава ни вглядывался в лица снующих мимо него людей, он не мог найти в глазах ни одного из них нужной ему искры.
Погруженный в свои думы, он сидел в зале, смеялся, когда смеялись все, хлопал, когда зал аплодировал, и думал, думал, думал…
Единственный раз, когда он вынужденно перестал думать о Свете и Леньке, сердце за которых уже давно перестало ныть, а начало болеть, сдавливая всю грудь, случился на десятой или пятнадцатой минуте первого фильма о боксере.
Сидящий рядом с ним Сверло, получивший прозвище за то, что бежал из Крестов, пробуравив в бетонном полу ложкой дыру размером с футбольный мяч и в эту дыру уползший сначала во двор централа, а после и на улицу, толкнул Корсака в бок и свистящим шепотом поинтересовался:
– Я не понял, мочить когда будут?
– Где? – оторвавшись от мыслей, оторопело отозвался Слава.
– Ну, – он кивнул на экран, – там.
– Скоро, – подумав, пообещал Ярослав и уселся в кресло поглубже.
Сработал он экспромтом. Уже в конце третьего, последнего фильма, выходя из зала, он споткнулся, чертыхнулся и, почти падая и пытаясь удержаться на ногах, толкнул Сверло в спину, который, в свою очередь, не справившись с координацией, врезался в спину шествующей перед ними парочке пожилых людей. Выбор объекта для будущего конфликта, как и орудие столкновения, Слава избрал не случайно. В первых двух зоркий глаз бывшего разведчика безошибочно узнал ростовщика и его жену – люди с такими хищными лицами явно торговали продуктами во время блокады, наживая себе капитал и пользуясь главным в своей жизни правилом – «Курочка по зернышку, а какая власть в деревне будет, нам не важно». Сверло попал под руку тоже не случайно. Будучи самым глупым из всей банды, он был единственным, кто мог в такой ситуации устроить скандал с мордобоем.
Что, собственно, и произошло. Клюнув старика в спину своим твердым выпуклым лбом, Сверло грязно выругался, чем сразу привлек к себе внимание не менее сотни свидетелей. Вскочивши же на ноги, вместо того, чтобы сообразить, кто он, где находится и почему, Сверло схватил старика за шиворот.
– Тебе что, падло, – спросил он, хлопая ресницами своих узко посаженных глаз, – идти больше негде?!
– Где же мне идти, молодой человек, когда мы одним потоком следуем?! – возвращая слетевшее пенсне на нос, поинтересовался старичок.
Вскинув вверх два пальца, указательный и средний, Сверло оскалился и коротким тычком помог ростовщику насадить пенсне поглубже.
– Товарищи! – дико закричала спутница ослепшего на мгновение старичка. – Милицию вызовите! Вызовите милицию!!
Оттолкнув вошедшего в раж Сверло, который уже шипел даме: «А-а, сердце, тебе тоже не хочется покоя?!» – Корсак занял освободившееся пространство между одуревшим бандитом и потерпевшими от злостного хулиганства старичками и страстно схватил старика за руку.
– Товарищ, простите бога ради! – забормотал Слава, пожимая руку ростовщику и вкладывая в нее деньги так, чтобы было видно – купюр как минимум две, а не одна. – Наш коллега выпил, у него большое горе! У него воры кошелек с карточками в трамвае вынули!.. Поймите человека, прошу вас…
– Товарищи, хватайте их! – завизжала старушка. – Посмотрите на их рожи! У них разве можно кошелек вытащить?!
Быть может, так и случилось бы, их бы схватили, если бы не старичок, который вдруг проявил неслыханный гуманизм, заявив во всеуслышание:
– Я понимаю, я понимаю. Такое горе. Однако с лицом разобрались, а стекло, тем не менее, треснуло, а новое будет прилично стоить.
Сдвинув Ярослава в сторону, Червонец выхватил из кармана несколько купюр и сунул в цепкую, как куриная лапка, руку старика.
Был план сходить на еще один фильм, но после устроенного Сверлом инцидента об этом не могло быть и речи. Как бы то ни было, домой все вернулись в приподнятом настроении.
Но на следующий день после этого, как Слава и предполагал, наступила развязка. После вольготной