жизни нормальных людей, почувствовать которую благодаря Корсаку бандитам удалось всеми фибрами своей души, теперь они томиться взаперти вовсе не желали.

Ожидаемое Корсаком и неожиданное для Червонца восстание произошло вечером следующего дня…

Когда утром Червонец убыл, Корсак понял – сегодня нарыв прорвется. Когда Червонец вернулся, Корсак догадался – если ему не проявить сейчас жесткость и не выступить в роли помощника Червонца, его ожидание встречи с женой и сыном может оказаться химерой. Они не увидятся более никогда.

Возвратился Червонец чернее ночи и с порога окликнул:

– Пан Домбровский!

Ярослав медленно поднялся и последовал в коридор.

– Вот твои документы. – В руке вора показались корочки трех паспортов, на обложках которых значился одноглавый орел. – Убедись.

Пролистав паспорта, Слава понял, что отныне и навсегда, насколько это будет необходимо, он будет зваться Збигневом Кшиштофским, Света – Магдалиной Кшиштофской, а их сын Ленька – Мареком. Зная толк в липовых документах, Корсак с удивлением обнаружил, что о подделке в данном случае не может идти речи. Паспорта были настоящими. Подлинными были и документы бывшего партизана, действовавшего в отряде генерала Меркулова на территории Белоруссии, Збигнева Кшиштофского.

– Убедился? – Забрав документы, Червонец упрятал их в карман. – До поры у меня побудут.

– До какой поры? – с неожиданной для себя хрипотцой в голосе уточнил Слава, начиная подозревать, что не все так гладко.

– Я объясню. Потом… Как дела? – весело обратился вор к подопечным, растянувшимся в вальяжных позах на полу самой большой из трех комнат.

– Подшиваются, – сквозь зубы бросил Фикса.

Посмотрев на него недобрым взглядом, Червонец прошел дальше.

– Недолго осталось, братва. Дня через три двинем за сваком.

– А будет ли там свак? – глядя в черное окно, на котором еще виднелись следы бумажных лент на случай бомбежек, хищно оскалился Буба – бывший вор-карманник из Одессы, убедившийся в Питере в преимуществе разбоя над кражами.

Озадаченный поведением Червонца, Ярослав вернулся на свое место и посмотрел на Крюка. Тот вертел в руках папиросу, поглаживал ее, разминал, и движения его были столь вялыми и медленными, что казалось – он сейчас уснет. Не обращая внимания на реплику Бубы, вор прошел в центр комнаты и уселся на стул.

– Я сегодня связывался со шпанкой на Мойке. Около десятка крепких ребят готовы встать под наше знамя.

Окрыленный своим организаторским успехом Червонец поздно понял, что сказал лишнее. Поведение его мог одобрить, наверное, Крюк, но никак не изголодавшаяся по свободной жизни, запертая в плохо отапливаемом помещении братва.

– Ты посмотри, что делается! – обращаясь к соратникам, снова оскалил частокол металлических зубов Фикса. – Здесь пацаны шестой день мойву хавают, ждут, когда вор поведет их за филками, а вор ходит по подворотням и шпану моечную в концессионеры набирает!

– Поосторожней с базаром, – тихо предупредил Крюк, даже не поднимая глаз.

– Так… – Червонец стиснул зубы, хлопнул себя по коленям, встал и прошелся по комнате. – Так… Кажется, кое-кто позабыл о моем предупреждении. Фикса, не я ли привел тебя к Святому с Мойки, когда тебя легавые взяли за жопу за кражу?

– Дело прошлое, – окрысился Фикса.

– Прошлое? – едко переспросил Червонец. – Кто еще родом из прошлого? Вагон, вспомни-ка ты свое прошлое! У тебя сейчас такой взгляд, словно тебе мошонку мышеловкой прибило! Ты как при делах у Святого оказался?! Что ты бебики свои мутные пялишь на меня, бык фанерный?! Расскажи людям, как тебя в Крестах «гоп-стопники» отхарить хотели! Если бы не я, ты бы уже шесть годков с пареной жопой ходил и под Салехардом шелупони трусы стирал! И ты, чудом несостоявшийся пидор, сейчас сидишь и смотришь так, словно обижаешься на то, что я помешал быкам отъе…ть тебя в три потока!

Упоминание этого «прошлого» было лишним, Слава это понял. И хотя в данной ситуации Червонец имел полное право дать характеристику каждому и каждому же воздать по вере его, сейчас сложилась не та ситуация, когда можно было подчинить блатных подобным образом.

Побледнев и вскочив с пола, Вагон выхватил из-за голенища тонкую заточку и ринулся на Червонца. Корсак так и не понял до конца, готов был к этому выпаду вор или этот демарш Вагона оказался для него неожиданностью. В любом случае на кону стояло будущее Корсака и его семьи, и углубляться далее в сложности отношений противоборствующих сторон было смерти подобно.

Оттолкнувшись от стены, Слава резко кувыркнулся под ноги Червонцу и оказался на ногах в то мгновение, когда от острия заточки до его груди оставалось чуть более полуметра. Это слишком большое расстояние для специалиста, чтобы волноваться за свою жизнь, когда рука врага находится в покое, и ничтожно малое, когда речь идет о руке, выбрасываемой вперед.

Резко развернувшись боком, Корсак правой рукой оттолкнул от места стычки Червонца, локоть левой руки выдвинул вперед, как это делает кавалер для приема руки барышни, и закончил оборот еще более резким движением.

Не справившись с центробежной силой собственного натиска, Вагон неловко прогрохотал сапогами в дальний угол комнаты и, изрыгая сквозь зубы проклятья, остановился. Он побагровел от негодования – уж слишком глупо выглядел он с этой заточкой у противоположной стены комнаты.

– А-а, – зловеще процедил он, рисуя в воздухе узоры поблескивающим острием, – и мусорок туда же!.. Вы поняли, братва, что намечается!.. Эта гнида с мусором решили унести то, что принадлежит нам!..

Фикса и с ним двое вскочили, остальные остались на месте. Крюк тут же рявкнул:

– А ну стоять, б…! Назад все!.. – И в руке его вороненой сталью скромно сверкнул «вальтер».

– Их трое! – правильно посчитал Вагон. – Их трое, братва!.. Сколько можно по их воле вшей кормить и хлеб сухой жрать?! – Кружась по комнате вокруг Корсака, который лишь слегка поворачивался ему вслед и не сводил взгляда с его подбородка, Вагон ловко перебрасывал жало из руки в руку, выговаривая все то, что накипело за эти дни в головах всех: – Куда он ходит каждый день, а?! А не перетаскивает ли он свак из склепа?! Да оттуда треть унеси – ни хера не заметишь!..

Кажется, об этом остальные не думали, и мысль, высказанная Вагоном, показалась им резонной.

– А почему бы и не так, Червонец? – ошалело двигая челюстями, промычал Фикса. – Почему бы Вагону не быть правым?

– Стойте, где стоите, идиоты! – басил Крюк, которого кружение Вагона по комнате начинало сильно раздражать. – Куда он будет носить?! Патрули чешут лес во всех направлениях! Зачем Червонцу садиться и отдавать все вам?! Вы забыли об общаке, суки!.. Напрочь забыли! Вы что же решили – все будет поделено на части и роздано, как премиальные?! А общак?!

– А зачем нам общак? – уже успокоившийся и оттого более опасный Вагон говорил отрывисто, но уже без придыхания. – Какой общак может быть у Червонца? Он что, рулит Питером? Чем он рулит? Скажите мне кто-нибудь, чем рулит Червонец?! Он такой же счастливчик, избежавший смерти от пули легавых!.. Какой общак, Крюк?!

Еще двое вскочили с пола, усилив позиции Вагона, чрезвычайно порадовавшегося такому жесту доброй воли. Радость его была сильна еще и оттого, что в противовес крюковскому «вальтеру» в руках этих двоих матово блестели «ППШ» и «ТТ». И щелчок автоматного затвора стал той отправной точкой, от которой начался отсчет событий, очень значимых для Ярослава…

Он знал, сколько секунд должно миновать от первого выстрела до падения на пол двух третей всех живых в этой комнате. Не более четырех. Потом непроветриваемая комната заполнится нестерпимым запахом сгоревшего пороха, и в сладковатый привкус его добавится аромат свежего мяса и живой, выпущенной на волю, крови. Вся эта вонь будет висеть в комнате, а в это время, скользя ногами по паркету, будут умирать в агонии пятеро или шестеро из присутствующих здесь. Рикошетов от стен не будет – кладка не железобетонная, перегородки фанерные, пули увязнут в цементе, выбив из стен тучу пыли. Соседи