пришел дежурный по отряду – Гера Ермолов по прозвищу Грач – и, склонившись к его уху, шепотом передал приказ Бати: командирская машина с водителем ждет Охотника на КПП базы.

За всю дорогу от Ижоры до Ленинграда ни Слава, ни сидящий за рулем командирского «Форда» трехпалый великан не произнесли ни слова. И лишь когда откликающийся на Мастера шофер уверенно свернул с Литейного проспекта на улицу, где находился нужный адрес, Корсак вспомнил, что забыл назвать водиле конечную точку их маршрута. Однако, судя по тому, что прибыли прямиком туда, куда надо, Шелестов заранее дал трехпалому четкие и исчерпывающие указания.

Время было позднее, погода – морозная и ветреная, так что в отличие от Литейного проспекта, где еще сновали автомобили и теплилась жизнь, эта плохо освещенная улица казалась практически пустынной. Редкие прохожие торопливо шли по своим делам, наверняка думая лишь о том, как бы побыстрее окунуться из холода в тепло. Мастер свернул в арку, не доезжая три дома до конечного адреса. Похоже, трехпалый хорошо знал коварные лабиринты местных проходных дворов, в хитросплетениях которых забредший сюда сдуру случайный прохожий мог запросто заплутать даже днем. Не говоря уж про темное время суток, когда хоть караул кричи – никто не услышит. А услышит, так и бровью не поведет. Мало ли кто впотьмах по дворам шастает и чего орет? Нажрался, вот и орет. Заблудился? Убивают? Кому какое дело.

В третьем или четвертом по счету проходном дворе-колодце Мастер остановил машину. Мотор выключать не стал. Закурил папиросу, чуть опустил стекло на двери, для вентиляции. Полуобернулся к Корсаку, сообщил с видимым равнодушием:

– Приехали.

– Я вижу, – хмыкнул Ярослав. – И куда теперь?

– Твой двор следующий, – трехпалый кивнул на едва различимую во мраке арку, справа от машины. Как успел заметить Слава, всего их здесь было аж четыре. По одной в каждую сторону света. Бред. Убить мало того архитектора, кто придумал и воздвиг эти крысиные ходы две сотни лет назад. Для чего? Теперь этого уже никогда не узнать.

– Ты, я смотрю, чувствуешь себя как дома, – глухо заметил Корсак, с интересом глядя на отнюдь не простого командирского шофера.

– Угадал. Я, считай, дома и есть, – усмехнулся Мастер. Затянулся шумно, выдохнул и добавил уже слегка теплее: – Просто… мое сопливое детство, лет до девяти, прошло именно тут. В этом районе. Так уж карта легла. Когда Никитич адрес сказал, я даже рассмеялся. Я ведь здесь каждую дыру знаю. При желании могу крышами до самого Невского или до Невы добраться. Такие дела. Сколько тебя ждать?

– Полчаса. Максимум.

– Добро. – Мастер кивнул, отвернулся и стряхнул пепел в щель над стеклом.

Ярослав вышел из машины, еще раз огляделся и двинулся в указанном трехпалым направлении.

Наугад выбрал первый из трех обнаруженных во дворе подъездов, вошел, поднялся на бельэтаж, сверил номера квартир. Нет, не здесь. Соседний. Вышел обратно, вновь нырнул в пропахший кошками и мочой полумрак подъезда, шагнул на лестницу…

И в последний момент остановился, едва не наступив на валяющегося на ступеньках мужика в старом черном пальто и стоптанных донельзя, собранных в гармошку кирзачах, из голенищ которых торчали края грязных портянок. Тому было все до фени. Даже не шевельнулся, не обернулся на скрип двери черного хода и шаги. Перешагнув неподвижное тело и краем глаза отметив драную кроличью шапку и седую спутанную бороду, Корсак поднялся на третий этаж. Остановился перед дверью с частично замазанной зеленой краской медной цифрой «25» на верхней части косяка, чувствуя, как взбесившееся сердце буквально рвется из груди.

Трудно было поверить, что за этой вот самой дверью сейчас, скорее всего, находится он – проклятый нелюдь, эта гниль рода человеческого, виновная в аресте и гибели мамы. А значит – и во всем, что случилось с ним, Ярославом, в последние два с половиной года. На миг Корсак попробовал представить себе пропитое, опухшее, давно не бритое лицо бывшего городового Бугаева – и не смог. Перед глазами плавал, покачиваясь, словно на волнах, лишь какой-то размытый, не четкий, не вызывающий ровным счетом никаких эмоций образ.

Охотник протянул руку, положил указательный палец на кнопку звонка. Мимоходом, машинально и отстраненно заметив, что, несмотря на творящуюся в душе настоящую бурю чувств, внешне он спокоен и собран.

Что он скажет, когда откроется дверь? Кем представится в такое позднее время? И нужно ли вообще кем-то представляться? Ярослав вдруг поймал себя на мысли, что даже не знает точно, сколько семей проживает в этой, указанной в доносе квартире. Вряд ли только «разнорабочий» с женой, дочками- близняшками и этим…

Но не стоять же так до скончания века, черт возьми! Надо звонить, входить, вламываться, в конце концов – врываться силой и завершать то, ради чего он приехал сюда, за шестьдесят километров, на ночь глядя. Надо ставить точку. Точнее – жирную, кровавую запятую. Ведь это еще не конец. Где-то в пыльных полицейских архивах хранится фотография той, первой матери. И, возможно, до сих пор жив так и не откликнувшийся на голос полиции, не отыскавшийся двадцать пять лет назад отец…

Стиснув зубы, Корсак решительно надавил на кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры отчетливо тренькнуло. Вскоре послышались быстро приближающиеся шаги. Щелкнул замок. Звякнув цепочкой, на ширину ладони приоткрылась дверь.

В тускло освещенной прихожей стояла одетая в легкий домашний халатик болезненно-бледная женщина лет двадцати пяти. Окинув взглядом позднего гостя в серой зимней шапке военного образца, полевой форме, коротких сапогах и теплом черном бушлате без погон, она осторожно спросила:

– Вам кого?

– Мне нужен Бугаев Олег Павлович, – казенным тоном произнес Ярослав.

– А… Д-да, конечно. Входите! – Бросив быстрый и, как ему показалось, растерянный взгляд через плечо, назад, в глубь плохо видимого через щель, но, безусловно, длинного коридора, женщина торопливо сбросила с двери цепочку и сразу же попятилась с порога, освобождая Корсаку проход.

Что-то в поведении хозяйки было определенно не так. Неправильно. Но в порыве сжавших, словно тисками, целиком подчинивших его разум эмоций Ярослав в первые секунды не придал этому автоматически сделанному наблюдению должного значения – мало ли какие у кого личные заморочки и тараканы в голове. Чужая душа, как известно, потемки. Впустила без лишних расспросов – и ладно.

Не заподозрив в поведении женщины явного подвоха, крепко сжавший челюсти Охотник решительно потянул на себя дверь и шагнул за порог.

Боковое зрение тотчас уловило, зафиксировало смутное движение за спиной и включило в мозгу красный сигнал тревоги – внимание, опасность! Однако первый – коварный, точно выверенный и рассчитан-ный на быструю победу – удар – ногой в низ живота Слава все-таки пропустил. Не успел провалиться на десяток сантиметров и как следует напрячь мышцы пресса, одновременно рубанув ребром ладони вправо, не глядя. На это просто не хватило времени. Каких-то долей секунды. Удар хоть и не достиг главной цели – мошонки, но пах, чуть ниже пупка, все равно словно ошпарили кипятком – такая острая, пронзительная и парализующая была боль. Корсак еще не успел сконцентрироваться, не успел усилием разума заставить себя подавить болевые рецепторы, не успел решить, как ему следует защищаться, как в дело уже активно включился и начал самостоятельно действовать эгрегор– внутренний ангел-хранитель, второе, глубинное и никогда не дремлющее Я. Руки и ноги Ярослава теперь подчинялись не сигналам холодного, расчетливого и медлительного разума, а исключительно подсознанию. Точнее – записанной в нем правильной последовательности движений и ударов, до автоматизма отработанной на тренировках.

Встречающих оказалось двое, по одному с каждой стороны от входной двери. Того, что метил в пах, Корсак умышленно оставил на закуску. Первый ответный удар с хрустом вмял в череп римскую переносицу второго, того, что стоял слева и уже готовился заломать руку за спину должному после удара по яйцам тотчас упасть на колени Ярославу. И только затем настала очередь поквитаться за радушное