В отличие от синтезатора семплер позволяет музыканту загружать во встроенную память любые звуки из внешнего мира.

Это и есть пресловутое семплирование. Семплер, как магнитофон, запоминает акустический огрызок, а потом, получив сигнал от нажатой клавиши или от секвенсора, выстреливает этот огрызок — либо один раз, либо в цикле. Много раз повторенный звук называют английским словом «loop» (петля, цикл). Зациклить можно либо крошечный фрагмент, скажем, длиной в десятую часть секунды, либо увесистый и вполне узнаваемый, скажем, барабанную сбивку.

Кроме того, семплер транспонирует исходный акустический фрагмент, то есть сжимает или растягивает его, чтобы получить тон разной высоты. Современный семплер снабжен разнообразными эффектами, что позволяет довольно сильно исказить первоначальный акустический фрагмент.

История Kraftwerk похожа на динозавра — вид сбоку. Маленькая голова упирается в конец 60-х. К середине 70-х набухает огромный живот, набитый идеями, пластинками, концертами. А в 80-х начинается длинный хвост, который тянется и тянется, так что невозможно понять, то ли диплодок давным-давно утопал за горизонт, то ли в траве еще что-то шевелится.

В 70-х из статьи в статью кочевал слоган: «Kraftwerk — электронный стиль жизни». В своих мемуарах Вольфганг Флюр долго и безрадостно над ним издевается: ничего электронного или хотя бы сколь-нибудь прогрессивного в их стиле жизни и в образе мыслей не было. Барабанщик цитирует многое объясняющее высказывание Ральфа Хюттера: «Kraftwerk остаются верными курсу, который мы выбрали много лет назад. Гибкими нас не назовешь».

Вольфганг Флюр: «Ральф говорил во множественном числе, однако имел в виду, как обычно, лишь себя одного. Все остальные-то как раз были довольно гибкими и давно хотели попробовать что-нибудь новенькое. Негибкость — это самое большое препятствие на пути вперед».

В 82-м в истории Kraftwerk наступает велосипедная фаза. Ральф и Флориан неожиданно превратились в фанатиков велосипедного спорта, все остальное перестало их интересовать. Ральф проезжал в день до двухсот километров, постепенно превращаясь в инвалида — позвоночник, суставы и связки не выдерживали напряжения.

В 85-м Kraftwerk собирались выпустить альбом «Technopop» и долго-долго его мурыжили. Наконец, когда все уже было готово, Ральф Хюттер попал в тяжелую велосипедную аварию и был доставлен в больницу с проломленным черепом. Многократно переделанный «Technopop» в конце концов вышел под названием «Electric Cafe» (1986). «Это был уже холодный кофе», — сухо роняет Вольфганг Флюр. В 89-м он понял, что он уже не участник группы: «Мы были для них (имеются в виду Ральф и Флориан. — А.Г.) — не более чем взаимозаменяемые роботы».

Покинул группу и Карл Бартос, не выдержав испытания бездельем и изоляцией. Ему часами приходилось пить очень крепкий кофе и слушать бесконечные рассказы Ральфа о велосипедах.

Через несколько лет бывшие коллеги кое-как восстановили холодные отношения, но Вольфганг Флюр остался при своем убеждении, что Kraftwerk 70-х безвозвратно мертв, а активность группы в 90-х кажется ему мешаниной из высокомерия, глупости и лени.

Затухание активности Kraftwerk — большая проблема. Действительно, когда технологии, которых так не хватало Ральфу и Флориану в 70-х, наконец появились, когда наступила эпоха новой электронной поп-музыки, Ральф и Флориан парадоксальным образом потеряли к ней всякий интерес. Почему?

Не секрет, что Ральф и Флориан были уверены в уникальности и неповторимости своего дела, в том, что им нет равных. Они не просто хотели делать музыку будущего, то есть пролезть в будущее, они хотели пролезть в такое будущее, в котором никого, кроме них, не будет — все прочие останутся в прошлом. Но в начале 80-х слухи об уникальности Kraftwerk уже казались сильно преувеличенными, на волне панк-рока за музыку взялось новое поколение дилетантов, техника стремительно дешевела, и электронный поп-саунд перестал быть недостижимым делом, доступным исключительно затворникам-богатеям. И для изготовления электропопа никакого особого know-how уже не требовалось.

Это вполне возможное объяснение угасания энтузиазма Kraftwerk, но мне милее несколько иной взгляд на вещи. Kraftwerk не двинулись в новую электронную эпоху семимильными шагами, обгоняя эпигонов, просто потому, что двигаться было некуда, ничего нового в новой эпохе не обнаружилось.

Конечно, нельзя представлять себе дело так, будто в начале 80-х лишь в черном нью-йоркском андеграунде в обстановке высокой преступности и членовредительских танцев делалась современная электронно-танцевальная музыка. Электро-саунд очень быстро расползся по всем крупным американским городам.

Более того, в 80-х произошла электрификация практически всей существующей поп-музыки.

В 1978 году британец Гари Ньюман, недолго побыв малоубедительным панком, очень быстро превратился в поющий манекен a la Kraftwerk. Скоро мода на малоподвижное стояние на сцене и на металлически цокающие звуки цифровых синтезаторов охватила бывших панков, постпанков и недопанков. Синти-поп почти на десять лет стал главной формой европейской эстрады.

Вклад группы Depeche Mode в историю музыки следует, по-видимому, усматривать в том, что она на переносных синтезаторах реализовала дешевую версию того, что Kraftwerk делали в своей высокотехнологичной студии. То же самое можно сказать и обо всех остальных синти-поп-группах: поп-музыка 80-х — это Kraftwerk, ставшие общим местом.

Нью-эйдж — это на редкость слащавая музыка, возникшая в начале 80-х под жарким калифорнийским солнцем. Нью-эйдж являлся устрашающе духовной параллелью к синти- попу.

Для идеологии нью-эйджа характерны две вещи — любовь к дикой, но красивой природе и тяга к оккультизму. При этом имеются в виду не злобные колдуны и алхимики, а белобородые индийские учителя, которые проповедуют самопознание, любовь к ближнему, радость на лице и всяческое слияние с космосом.

Если вам довелось слышать звуки, под которые алкоголиков и табакокурильщиков отучают от их дурных пристрастий, то это был как раз нью-эйдж. Под убаюкивающие переливы нью-эйджа человек начинает воспарять душой и ориентироваться на позитивные ценности. Слушать нью-эйдж без неотложной практической надобности — это постыдное занятие, никому не рассказывайте, если вы этим занимаетесь. Нью-эйдж — это Дитер Болен для поклонников популярного буддизма, не стесняющихся любить закаты над морем.

Самая известная — но далеко не единственная — группа, работающая в кошмарном стиле нью-эйдж и постоянно занимающая первые места в нью-эйдж-чартах, это, конечно же, Tangerine Dream. В начале 70-х это была довольно безумная команда, но потом — увы…

В нью-эйдже звучит масса «натуральных» звуков — шум ветра и воды, цокот копыт, голоса птиц и животных, а также акустические музыкальные инструменты: флейты с Анд, африканские барабанчики, кельтская арфа, испанская гитара, венский клавесин, китайские гонги и тому подобное. Все эти звуки, как правило, синтетического происхождения, их натуральность — результат применения богатых акустических библиотек японских синтезаторов.

Нью-эйдж — это, пожалуй, единственная возможность для профессионального клавишника средних лет заниматься каким-никаким творчеством и продолжать тянуться за Моцартом.

Параллельно со светлым синти-попом в духе Depeche Mode, New Order и Erasure существовала и мрачная струя андеграундной музыки, названная индастриалом.

Надо заметить, что слово «индастриал» обозначает два совершенно разных музыкальных явления. Ранний индастриал конца 70-х ассоциируется с деятельностью Throbbing Gristle. К началу 80-х существовало уже несколько подобных команд: SPK, Zoviet-France, White House. Все они в той или иной степени обращались к теме фашизма и тоталитаризма, безумия и садизма. Их музыка была не очень качественно записанной, зато очень громкой и довольно ритмичной, так, наверное, должны звучать шаманские обряды — заклинания духов или оживление покойника — в индустриальную эпоху.

К середине 80-х злоба рассосалась, шум стал более легким. Практически все ранние индустриальные группы начали приближаться к нью-эйджу и сдвигаться в этно-наркотический транс, как, например, обломки Throbbing Gristle — Psychic TV и Chris and Cosey.

Впрочем, в индастриал-андеграунде 80-х можно было обнаружить самые причудливые звуки, вот пара культовых имен: The Hafler Trio и Nurse With Wound.

Одновременно на сцене появились музыкальные коллективы, делающие танцевальную электронную молотилку с агрессивно-истеричным вокалом. К ним опять применили старое слово «индастриал». Наиболее известные примеры — канадская команда Skinny Puppy и американская Ministry. «Диско, пропущенное сквозь ящик, искажающий звук» — известная шутка о Ministry и одновременно прекрасное определение всего жанра танцевального индастриала в целом.

Иногда все это звучит мелодично и звонко, но чаще все-таки ползает неподалеку от шумного металла. Отличить индастриал от металла очень просто: индастриал куда более механистичен (из-за ритм-машины) и тоталитарен. Ему никогда не придет в голову демонстрировать красоты стиля или виртуозность игры на струнном инструменте. Длинные волосы и бабушкины сказки про вурдалаков — тоже, конечно, вещь нетерпимая. У индастриалистов свои сексуально-апокалиптические сказки и игрушки.

Лет десять-пятнадцать назад в большой моде были изображения мускулистых и высокомерных пролетариев-эстетов, в клубах бутафорского пара крутящих какие-то зубчатые колеса на заброшенных заводах. Все это дело сопровождала монотонная музыка тоталитарного электро-попа. Эстетика залитого потом обнаженного тела и однообразного уханья гигантской стальной машины безошибочно ассоциировалась с высокоидеологическим искусством Третьего рейха. Новые романтики, псевдооперными голосами воспевающие бессмысленный, но прекрасный подвиг героя-одиночки, вяло огрызались, что они, дескать, разоблачают тоталитаризм и способствуют раскрепощению духа.

Для евро-электро-андерграунда было изваяно специальное название Electronic Body Music, ЕВМ. В середине 80-х пионером в этом деле стала бельгийская группа Front 242.