покрасневшие от бессонницы глаза, Тишко лишь молча махнул рукой и захлопнул дверь. Овраг мелькнул под крылом, но я успел разглядеть внизу даже сухую траву, торчащую из снега. И сразу стал дремать, хотя лететь-то нам нужно было всего десять минут.

Прибыв в Эльтон, разгрузили техническое имущество, принадлежащее аэродрому. Нас накормили горячим обедом. Мы поблагодарили командира техвзвода и начальника БАО за оказанную помощь и вылетели на свой аэродром в районе Балашове.

…В середине ноября полк в полном составе вылетел на бомбежку железнодорожной станции Морозовская. Последним в первой эскадрилье уходил самолет капитана А. Т. Ваканья. За ним мы проводили экипаж командира авиаотряда Щуровского.

Во второй половине ночи экипажи, выполнив боевое задание, возвращались на аэродром. Мы с механиком А. В. Батуриным встретили машину Щуровского.

А экипаж Ваканьи не вернулся. Лишь на следующий день он был доставлен самолетом в полк. Александр Тимофеевич Ваканья с обгоревшими бровями и ресницами, в прожженном комбинезоне вышел из машины первым. Мы молча обступили его. Он медленно стащил шлем с головы и сказал:

— Штурман погиб. Не уберег я Шульца, ребята.

…Через линию фронта они перетянули, и Ваканья, углядев подходящую площадку, повел машину к ней. Она была настолько короткой, что садиться пришлось с убранными шасси. Пламя охватило фюзеляж. Командир экипажа бросился спасать тяжелораненых товарищей. Ему удалось вытащить стрелка-радиста. Борттехник, стрелок, второй летчик хотя и обгорели, но успели выбраться из машины. Когда Ваканья метнулся к двери выхода, пламя, будто из огромной топки, ударило ему в лицо. Он ко второй грузовой двери, навалился плечом… Но металл оказался сильнее — двери заклинило. Самолет взорвался. В огне погиб капитан Афанасий Нестерович Шульц, штурман авиаотряда.

Ему было тридцать два года. Исхлестанное ветрами лицо, глубокая морщина над переносицей… Он всегда прищуривал спокойные, сосредоточенные глаза, и потому от их уголков разбегались белые лучики незагоревшей кожи. Плотный, по-особому ладный, возвращаясь с полета, он словно нес с собой грозное дыхание неба. За мужество и героизм А. Н. Шульц был награжден орденом Красного Знамени… Мы похоронили его в Сталинградской области в Усть-Бузулукском районе…

Сальск, Миллерово, Морозовская, Суровикино, Грачи, Баковская, Котельниково… Эти и десятки других названий в тех или иных вариациях повторялись для нас с большей или меньшей частотой ночь за ночью. И который раз, провожая самолеты на задание, мы думали только об одном — вернулись бы все домой. Но на войне такое, к сожалению, бывает далеко не всегда.

…Подходит к концу ноябрь. Третий день в штабе полка у карт толпятся летчики, штурманы, инженеры и техники. Спор, прогнозы по поводу дальнейшего хода событий — ведь началось контрнаступление наших войск! Однако мы выключены из боевых действий, которые длились столько месяцев. Аэродром закрыт туманами, а облачность лежит так низко, что в ней тонет вентиляционная труба элеватора, стоящего невдалеке от взлетной полосы.

Казалось бы, нам, техникам, на руку эта передышка, но мы ей не рады. На начальника метеослужбы Ивана Костюкова весь личный состав полка смотрит весьма недружелюбно, будто это он виноват, что летать нельзя.

И все же… Олейников нашел меня в каптерке.

— Николай, мне сказали, что ты здесь. — По его радостным, веселым глазам я понял: «Летим!»

И не ошибся. Осипчук решил рискнуть и выпустить в полет на разгром вражеского аэродрома у станции Зрянской лучшие экипажи Константина Иванова, Николая Савонова, Константина Меснянкина, Александра Щуровского, Николая Петриченко, Александра Ваканьи, Василия Тамбовкина, Тараса Кобзева, Павла Фурцева, Николая Рыбина и Василия Суркова. Туман лишь приподнял свою завесу. Никто не мог точно сказать, поднимется он выше или снова закроет ВПП, но об этом думать не хотелось.

Взлет. Машина Щуровского, с которым лечу и я, идет второй вслед за ведущим группы К. И. Ивановым. У нас на борту осветительные и зажигательные бомбы для точного обозначения точки прицеливания. Курс — юго-запад.

Идем в облаках, настолько плотных, что концов крыльев не видно. Через двадцать минут серая пелена начинает рваться, и в небольших «окошках» угадывается земля. Здесь облачность держится повыше. Щуровский ведет Ли-2 у самой ее нижней кромки, готовый в любой момент взять штурвал на себя, чтобы уйти в облака от фашистских истребителей. Внизу мелькнула извилистая лента Дона. Едва заметно во тьме перемигиваются огоньки затемненных фар автомобилей, танков, тягачей — дороги забиты нашими наступающими войсками. Линию фронта, озаряемую вспышками разрывов и пожарами, проходим, маскируясь в облаках.

— Усилить наблюдение за воздухом! — звучит команда Иванова. — Подходим к вражеской территории.

«Мессершмитт» появился, словно призрак. И тут же на Ли-2 Иванова заработал турельный пулемет Паши Радченко, одного из лучших воздушных стрелков полка, и ШКАСы в хвосте самолета. Фашист, видимо, не был готов к такому отпору. Не сделав ни единого выстрела, он свалился на крыло и, задымив, стал падать.

— Лихо ребята его рубанули! — воскликнул Щуровский. — Глядеть всем в оба! Здесь могут быть и другие.

— До Зрянки две минуты полета, — сказал штурман. — На боевом!

Впереди уже видны подвешенные САБы — экипаж-лидер Иванова осветил аэродром.

— Давай, Николай, — толкнул меня в спину Олейников. — Сыпь!

В темной грузовой кабине пробираюсь к двери, пристёгиваюсь фалой за продольный трос. Вой сирены ударяет по нервам. Рву дверь на себя, холодный сырой воздух с ревом врывается в самолет. Заученным движением хватаю ящики с зажигательными и осветительными бомбами, один за другим они исчезают в проеме двери. Щуровский закладывает вираж, и я вижу аэродром, освещенный мертвым желтовато-белым светом. Фугасные бомбы беззвучно в реве ветра и моторов рвут внизу землю, накрывают строения. Идем на второй заход. Я смотрю вниз. Взрываются цистерны с горючим. Вспыхивают новые пожары. Взлетает в воздух бензозаправщик. Вой сирены. Швыряю за борт листовки — тысячи штук. Ли-2 мягко вздрагивает — отделились наши фугаски. Последний взгляд на землю: море огня, пелена дыма. Нас не ждали. Тем лучше! Захлопываю дверь, пробираюсь к летчикам. Щуровский молча поднимает большой палец — все хорошо!

Однако радовались мы рано. Метеосводка, полученная с земли, настораживала: облачность снизилась, усилился ветер. Когда подошли к аэродрому, погода была ниже всех допустимых минимумов. И все же мы сели. Вышли из самолета, стали считать машины, которые выныривали из тумана и тут же, подсвечивая фарами, садились. Последним сел Иванов, и сразу весь аэродром заволокло серой мглой.

На разборе полетов Осипчук сказал:

— Летать в такую погоду нельзя. Но нужно! И мы будем летать. За Сталинград мы должны отомстить так, чтобы самому небу стало жарко… Тот, кто не уверен в благополучном исходе полета, может отказаться. Никаких мер к нему предпринято не будет, я обещаю.

От полетов не отказался никто.

В начале зимы мощные циклоны раз за разом обрушивались на приволжские степи, таща за собой плотную низкую облачность, туманы, обильные снегопады По всем законам летной жизни полеты нужно было отменить, но на фронте свои законы, а под Сталинградом слово «нельзя», кажется, совсем нами было забыто. Но от неба пощады не жди… И оно не замедлило с местью!

Первого декабря десять самых опытных экипажей, взяв техников для подготовки самолетов, вылетели на аэродром Эльтон для выполнения боевого задания На подходе к озеру нас встретил снегопад. Кое-кто успел проскочить и сесть у Эльтона. Шесть машин, в том числе и экипаж Щуровского, в котором летел я, вынуждены были возвращаться к себе в Балашово. Текла под крылом серая, укрытая снегом степь, терялся