лейтенанту Петру Тимофеевичу Бычкову. Вместе с ними в семидесяти километрах западнее Камышина похоронен техник лейтенант Петр Константинович Лопаткин, коренастый крепыш, чьему трудолюбию удивлялись даже те, кого ничем нельзя было удивить.

…После бомбардировки станции Морозовская, на обратном пути, из района деревни Медвежий Куст Красовского района Саратовской области стрелок-радист самолета старшины Миши Никитина передал на КП полка: «Веду бой с истребителем». И все. Связь оборвалась. Навсегда. Никитину было двадцать два года. Он только что закончил Челябинскую авиашколу, в полк пришел в августе сорок второго. Не многим удавалось так быстро, как ему, овладеть в совершенстве Ли-2 и войти в строй командиром экипажа. Всего лишь месяцем раньше к нам пришел его штурман М. А. Беляев. Позже мы узнали, что, пока самолет горел, но держался в воздухе, из пулеметов били по истребителю сержант радист Ф. Ф. Шевченко и стрелок Е. П. Герасимов. Погиб и борттехник лейтенант В. Ф. Даниленко.

Володя, Володя… Как же так получилось? Нет мне ответа, не увижу я больше тихой его улыбки. А ведь в полк мы пришли вместе, с первых дней формирования. Даниленко, несмотря на молодость, был уже опытным, знающим техником. Он закончил Батайскую летно-техническую школу ГВФ, работал бортмехаником самолета ПС-84 в Украинском управлении ГВФ. Когда началась война, обеспечивал полеты экипажей Киевской авиагруппы ГВФ особого назначения, участвовал в перегонке самолетов ДБ-3Ф с заводов на фронт. В 1942 году стал коммунистом. В разные передряги он попадал в воздухе, но всегда находил единственно верное решение, чтобы помочь летчикам спасти машину. И вот — погиб, до конца выполнив свой долг перед Родиной.

Уходили товарищи, оставаясь в памяти молодыми, красивыми, смелыми. Уходили, а для нас снова и снова переплетались во времени дни и ночи, ревели двигатели, звучало в наушниках: «Коля! «Мессер» на хвосте! Руби его!»; мелькали в руках ящики с пятикилограммовыми бомбочками, которые борттехники и радисты переворачивали прямо у порога раскрытой двери самолета, и они сыпались вниз сквозь ревущую тьму на головы фашистов…

Уходили товарищи, на их место становились другие, такие же молодые. Они восполняли собой не только потери в строю техников, но и потери в строю коммунистов. Только в экипаже командира отряда А. Д. Щуровского в дни Сталинградской битвы подали заявления в партию борттехник Сергей Олейников, бортрадист Андрей Савиченко, воздушный стрелок Михаил Стародубов.

Сальск, Котельниково, Морозовская, Ново-Московская, Обливская, Суровикино, Белая Калитва… Их шли теперь бомбить те же воздушные бойцы, но ставшие коммунистами. Горели эшелоны, пылали танки, разбегались фашисты, когда Ли-2 секли их из пулеметов с бреющего полета, и все это было лучшим памятником тем товарищам нашим, кто погиб.

…Второго октября с утра ветер таскал по аэродрому клочья тумана, низкие облака сочились мелким нудным дождем. Дни стали короче, а работы — все больше. Ли-2 лейтенанта А. Н. Першакова уныло мок под дождем. В последнем бою его здорово потрепали зенитки, и к полету он сейчас не готов. А ведь самолеты созданы, чтобы летать.

Мы вывесили машину на подъемниках, вскрыли полы в кабинах. Так и есть — осколком снаряда пробит трубопровод гидросистемы, замкнутой на уборку шасси. Пришлось ждать, пока специалисты ПАРМ по снятому образцу изготовят точную копию поврежденной секции. Но вот она готова, установлена на место, и Ли-2 твердо становится «на ноги».

К полудню ветер разогнал туман, а с наступлением сумерек опустели стоянки всех трех эскадрилий. Бомбардировщики — так мы с гордостью величали теперь мирные тихоходные Ли-2 — ушли на задание. Только тут я вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не ел. И не спеша поплелся на ужин. Но моим намерениям сбыться не пришлось. В вечерней осенней мгле я уловил звук мотора — да, да, не двух, а одного мотора Ли-2. Машина мягко приземлялась, и я угадал самолет старшего лейтенанта И. М. Мнухина. Когда он встал на свою стоянку, я уже был у левого двигателя, и увидел намотанную на лопасти и за обтекателем проволоку. Первым спустился из самолета борттехник Сергей Олейников. Он подошел ко мне, поглядел на винт, огорченно присвистнул.

— Где намотали? — спросил я.

— На взлете. Мнухин не удержал машину на курсе, отклонился, вот и зацепили проволоку с телеграфных проводов, — сердито буркнул Олейников. — Тряска началась. Бомбы сбросили на «невзрыве», сами сели. Я движок вырубил, чтобы проволокой по кабине не хлестал.

— Черт бы вас побрал! — выругался я и пошел за инструментом.

Полночи кусачками удаляли мы туго намотанные провода с вала винта. Потом с Олейниковым опробовали двигатель. Тряски не заметно.

— Пронесло, — сказал Олейников. — Пойду за экипажем,

Но Осипчук, вернувшийся с бомбежки, отстранил Мнухина от очередного боевого вылета и передал машину Щуровскому. Его Ли-2 получил повреждения. Даже при тусклом свете аварийной лампы я увидел, как мгновенно посерело, осунулось лицо Ильи. Он угрюмо смотрел на командира полка и был похож на большого ребенка, который вот-вот заплачет. Казалось бы, чего расстраиваться? Отстранили от вылета, в котором, быть может, тебя ждет смерть. Дали лишний шанс на жизнь. Но не было у командира полка более тяжелого наказания, чем отнять у авиатора право идти в бой за Родину и, если придется, умереть за нее. Я понимал Мнухина, мне было искренне жаль его. Как понимал и то, что пока самой тяжелой карой будет для человека отстранение от битвы за Отчизну, никакому врагу не одолеть таких людей. Илья повернулся через левое плечо и зашагал прочь.

— Ничего, Николай, — сказал Осипчук, глянув на меня, — злее будет Илья. И больше никогда не уйдет с курса…

Но случай с Мнухиным заставил насторожиться командование полка. Октябрь погодой не радовал. Свистел над степью холодный ветер, пронизывая до костей. Бродили вместе с ним тучи, щедро падавшие дождями на промокшую землю. Сгущались туманы. Случались дни с прояснениями, глянешь в небо — звезды поблескивают. Но, вылетая на задание, летчики совсем не были уверены, что вернутся на свой аэродром. Заволакивали его ночные туманы, и иди ищи запасной. Поэтому горючего брали с запасом, а к удаленным целям выпускали только опытные экипажи, не раз выходившие с честью из самых безнадежных передряг. Молодые летчики из пополнения обрабатывали по ночам передний край врага.

В душе каждого росло напряжение по мере того, как враг все глубже вклинивался в город. Казалось, невидимая струна натягивалась, натягивалась… А тут еще нелетная погода! И потому все ходили злые, раздражительные, успокаиваясь только тогда, когда получали разрешение на вылет. Фронт пылал, пульсировал, менял свои очертания. Дважды подряд Щуровский возвращался с бомбежки темнее тучи.

— Ты не представляешь, Николай, — хмуро цедил он сквозь зубы, — бомбили без «свечей», так светло от пожаров. А какой красавец город был… Что же с ним сделали, гады…

Натягивая шлем, он бросил взгляд на часы:

— Ладно, успеем в третий раз слетать. Вешай бомбы, оружейники!

— Скоро светать будет, Александр Дмитриевич, — пытался остановить его я.

— Успеем, я сказал. Назад на бреющем уйду.

Он бомбил. И уходил. И он, и другие экипажи.

Наверное, поэтому в напряженнейшие дни обороны Сталинграда командование Юго-Западного фронта в конце октября по достоинству оценило работу полка, объявив всему личному составу благодарность. Конечно же, она нас ободрила. Мы ответили на нее делом. В начале ноября исключительно плохие метеоусловия прижали авиацию к земле. И все же 7 ноября одиннадцать экипажей нашего 102-го полка — одиннадцать из всей авиадивизии — смогли взлететь и тяжелыми фугасками, которые легли точно на траншеи врага, отметили годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

А вслед за этим наступила глубокая осень — холодная, дождливая, пасмурная. Близилась зима. И не по дням, а по часам. Мы начали готовить самолеты к зимней эксплуатации. За два месяца напряженных боевых полетов под Сталинградом Ли-2 сильно поизносились, словно постарели. Краска лежала на них неровно, свежие заплаты поблескивали. То на одном, то на другом самолете виднелись следы пожаров, вмятины от осколков. Но они стали нам как будто роднее за эти месяцы. Неприхотливые гражданские самолеты терпеливо и надежно несли боевую службу, вынося экипажи из пекла, в котором им решетили крылья, фюзеляж, стабилизатор так, что по всем законам они не могли держаться в воздухе. А они держались.