надобно забыть, а ноты стереть. В этом случае Березовский получит место капельмейстера и возможность сочинять далее, но что-то более привлекательное и веселое на итальянский манер.
Березовский в отчаянии. Как он может забыть уже созданные мелодии? Да и что бы он ни сочинял далее, в нем вновь будет звучать пережитое и увиденное… Он ведь так хотел отдаться чистой музыке. Но власть и связанные с ней интриги не отпускали его ни на родине, ни за ее пределами.
Екатерина оставляет Максима на попечение тайной канцелярии, посетовав, что когда-то поступила опрометчиво, пожалев мальчика и не дав сделать его «сопранистом».
Березовского уводят.
Трагический финал. Хор певчих на сцене «Оперного дома» исполняет ораторию, состоящую из подлинных документов эпохи.
Например, такой текст записки управляющего имперскими театрами Елагина, обращенный к казначею:
Но вот в трагическом финале появляется светлая нота: хор взрослых певчих сменяется детским хором.
В исполнении звонких мальчишеских голосов звучит самое знаменитое произведение М. Березовского: «Не отвержи мене в старости». На вопрос царицы: «Кому принадлежит сия музыка?», свита поспешно ответствует: «Автор не известен».
P.S
1. Все события, связанные с короткой и трагической жизнью первого русского композитора Максима Березовского, достаточно достоверны. Но в связи с отсутствием чисто документальных подтверждений факты со временем обрастали легендами и домыслами, что и является хорошим подспорьем для увлекательного сюжета музыкально-драматического произведения.
2. Музыка М. Березовского, сохраненная в списках, своими названиями (многие из которых указаны выше), к сожалению, мало известна в России. Ноты чаще всего отсутствуют. Это позволяет Композитору, взявшемуся за сочинение данного произведения, использовать все возможности смелых мистификаций и жанровых стилизаций: от старинных церковных песнопений до современных рок-вариаций.
3. «Представление для оперных и драматических театров» не является только данью модных экспериментов синтеза театральных жанров (как, например, приглашение профессионального хора в спектакль «Плач Иеремии» А. Васильева). В данном случае логичность перехода от оперного жанра к драматическому обусловлена прежде всего сюжетом. Поэтому, естественно, «певчую часть» жизни Березовского должен исполнять профессиональный певец (в самом начале – мальчик с высоким голосом). Драматические сцены (особенно во второй части) могут быть убедительны только в исполнении хорошего драматического актера.
4. Стилизация под первые «оперы-сериа» XVIII века, с их условностями и великолепием выразительных приемов, смогут дать обильную пищу для фантазии художника-постановщика.
5. Наконец, вечная тема взаимоотношений Художника и Властителя, опасность вовлечения творческого человека в хитросплетения придворных интриг, традиционные для любого времени, трагическое одиночество таланта в России делают данный сюжет более чем актуальным для нашего времени.
Воспоминания современников
(сокращенный)
От составителя
Прошло десять лет с тех пор, как не стало Григория Горина – талантливейшего драматурга, прозаика, киносценариста, обогатившего русскую культуру второй половины XX века призведениями, которые останутся на слуху и в памяти и сегодняшнего, и будущих поколений его читателей и зрителей. Не случайно во многих воспоминаниях открытой вами книги его имя стоит в одном ряду с именами Чехова, Булгакова, Шварца.
У этого раздела книги могло быть и другое название, скажем – «Формула любви»: любви не только к Григорию Горину, но и его сердечной привязанности к своим друзьям и близким, формула нежной и трогательной любви удивительной семейной пары. Но Любовь Павловна Горина настояла на другом, более скромном и отрешенном от всяких эмоций названии. По ее же просьбе имена авторов воспоминаний расположены в наиболее демократичном – алфавитном порядке.
Некоторых друзей Горина уже нет с нами, они уже с ним, так что их строки дошли до него раньше, чем эта книга, посвященная семидесятилетию их друга, открывшего для всех нас когда-то главную для него формулу жизни – «Формулу любви».
Александр Абдулов
Приют для всех, кому было плохо
На фильмах, которые снимал Захаров, Гриша практически всегда был на съемочной площадке. Он вообще отличался невероятной работоспособностью. На «Мюнхгаузене» у нас даже сложилась традиция, когда мы вечером садились, обсуждали сцену, и, если возникала необходимость что-то поменять в сценарии, он делал все, что требовалось. То же самое и на спектакле – прямо на репетициях что-то дописывал. Это в нем действительно замечательное было качество. Потому что нередко встречаются самодуры, которые ни строчкой не поступятся. Гриша же все это понимал, чувствовал процесс изнутри и делал так, чтоб артисту было удобно и интересно. А в результате – интересно зрителю.
Атмосфера на съемках всех фильмов Марка Захарова складывалась соответствующая: с одной стороны, сумасшедшая работа, с другой – мы успевали и отдыхать, и какие-то шутки придумывали. Помню, как однажды в перерыве съемок «Мюнхгаузена» мы с Олегом Янковским стали петь «Вихри враждебные веют над нами», а все остальные, в том числе и Гриша, услышав это, начали бегать вокруг нас с криком «Хава Нагила». Причем тех, кто еще не включился в мизансцену, мы стали зазывать к себе: «Лена Коренева, иди к нам!» А она: «Да я тут тоже…» – и прыг в общий круг. Мы Чуриковой кричим: «Инна, иди ты!» Но и она в хоровод вскочила: «Да и я вроде тоже…» В конце к нам присоединился оператор Нахабцев, а все остальные носились вокруг нас с песней «Хава Нагила». Потрясающе веселая и задорная получилась импровизация.
А через много лет после этого я играл Менахема в горинской «Поминальной молитве» по знаменитому «Тевье-молочнику» Шолом-Алейхема. Началось все со «Скрипача на крыше», которого в «Ленкоме» хотел ставить грузинский режиссер. Мы с Евгением Павловичем Леоновым некоторое время репетировали свои роли, пока не поняли, что ничего из нашей затеи не получится. И тогда Захаров сказал Леонову: «Идите к Горину, Евгений Павлович, это единственный выход». Леонов пошел к Грише, и у них состоялся разговор, после чего Горин очень быстро написал пьесу. Потом она шла во многих театрах и странах. Я знаю, что Грише нравилось, как я сделал Менахема. Посмотрев «Поминальную молитву» в Израиле, он вернулся и сказал мне: «Ты, русский, сыграл еврея лучше, чем сами евреи».
Поразительную связь двух писателей, которым мы обязаны появлением этого выдающего драматургического произведения, я однажды увидел воочию. Мы тогда только выпустили «Поминальную молитву» и приехали в Америку, где нас повезли показать могилу Шолом-Алейхема. Мы приехали на кладбище, я достал видеокамеру, чтобы снять памятник, и заодно решил пройтись вокруг него панорамой. И вдруг увидел на следующей могиле фамилию Горин. Только Бернард Горин – критик, писатель, поэт. Я вернулся и рассказал об этом Грише. Он сам посмеялся и удивился такому совпадению. А совпадение, действительно потрясающее, в том, что два имени – Шолом-Алейхем и Горин – оказались рядом в таком месте. Может, оно и не случайно.
Надо сказать, что и Гриша, и Люба – оба удивительные люди, у них была редкая семья, в которой часто находили приют те, кто переживал трудные и тяжелые моменты. Они будто считали своим долгом им помогать. И я хорошо помню, как тоже оказался у Гориных, когда мне было очень плохо. Люба, как всегда, накрыла стол, мы сидели на кухне, немного выпивали, разговаривали допоздна. А потом Гриша сказал: «Ну,
