— А чего б не отнести? — сказал другой.
— Хватай, ребята! — третий вцепился в борт ладьи.
— Как бы они нас не опрокинули! — шепнул мне Побор. — Слазь, княжич, с сундука. А то они и зашибить могут.
Я соскочил. И вовремя. Ладья зашаталась. Киевляне подняли ее на руки и понесли к киевскому граду.
— Была бы моя воля, — сказал Асмуд, наблюдая из оконца высокого терема за тем, как киевляне подносят древлянскую ладью к воротам града, — я бы велел яму большую выкопать да вместе с ладьей их в эту яму сбросить. А потом живьем закопал бы.
— Зря ты лютуешь, отец, — отозвалась Ольга. — Они-то тут при чем? Сами небось люди подневольные. А вон тот, молоденький, очень даже приятной наружности, — улыбнулась она.
— Дура, — проскрипел Асмуд. — Это же он и есть.
— Кто?
— Пащенок коростеньский, про которого я тебе говорил.
— Так это он тебе жизнь спас? — Ольга внимательнее вгляделась в окошко.
— Он, — вздохнул старик. — Теперь его беречь надо. Как Вельва пророчила.
— Так ведь об этом ты только с его слов знаешь, — пожала плечами Ольга.
— Проверял я, не может наше семя его крови вреда причинить, — и закашлялся старик.
За последнее время старый варяг совсем изнедужился. Годы брали свое. Он почти не выходил из терема. Только сидел у оконца, глядел на белый свет и вздыхал о чем-то.
— И Свенельд проверял, — добавил он, откашлявшись. — Про пророчество не зная, убийц к нему направлял. И теперь лучших людей послал, чтоб они драккар древлянский перехватили. Только где эти люди? Где Олаф? А послы вон! — махнул он рукой. — Под стенами киевскими.
— Мама, что там за шум? Влаги? — Это Святослав в горницу вбежал. — Опять убить меня хотят?
— Тише, сыночка. — Мать его на руки подхватила. — Не тронет тебя никто. Не бойся.
— Не боюсь я, — ответил каган Киевский, пряча личико в материнской груди.
— Что же делать, отец? — Ольга была сильно взволнована.
Она прижимала к себе Святослава, точно стараясь оградить от неведомой напасти.
— Не плачь, мама, — утешал ее сын. — А то я сейчас тоже плакать стану.
— Я не плачу, — шептала она ему. — Ты успокойся. Все хорошо будет.
— Что делать? — переспросил Асмуд и сам же ответил: — Ждать. Время нам выиграть надо. Свенельд вот-вот с печенегами договорится. Потом посадник новгородский войско пришлет. Из Ладоги ватага варяжская вышла. Конунг Стегги, сын Иггивальда, со своей дружиной к нам спешит. За три гривны на каждого его воина и пять гривен ему, мы сговорились. Так что теперь все от тебя зависит. Покажи им, кто Русью правит…
Перед воротами града нас опустили на землю. Пока несли ладью, народу прибавилось, так что теперь перед стеной града стояла огромная толпа. А посреди людского моря — наша ладья.
Шумит народ. Требует, чтобы ворота открыли. Распаляется. Кто-то камнем через стену запустил. Да не докинул. Скатился камень по стене. Об землю ударился…
Тут ворота петлями скрипнули. Притих народ.
Створка приоткрылась. Из града выбежали вооруженные дружинники. Умело работая щитами, варяги рассекли толпу надвое. Образовали широкий коридор от ворот до нашей ладьи. Народ поднапер было, но дружинники, щедро раздавая тумаки и оплеухи, быстро всех успокоили.
После этого ворота открылись полностью. В проеме стояла Ольга. Она держала под уздцы белого коня. Верхом на коне сидел ее сын.
— Ты смотри, — тихо сказал Путята, — конь-то Ингваря…
Ольга, постояв мгновение, двинулась к нам. Застучали конские копыта по мощеному настилу.
Не дошла до нас шагов десять. Остановилась. И конь встал. Святослав с интересом разглядывал нас. Я не сдержался, подмигнул ему. Он разулыбался в ответ.
— Я, мать кагана Киевского и всея Руси господина Святослава Игоревича, Ольга, дочь Асмуда, рада гостям пришедшим. — Она учтиво склонила голову. — С чем пожаловали? — спросила.
Путята подтолкнул меня в бок. Я спрыгнул с ладьи на землю. Подошел к Ольге и поклонился ей в пояс.
— Здраве буде, Ольга, дочь Асмуда, — сказал я. — Я, Добрын Малович, сын своего отца, князя Древлянского, с дарами и разговором к тебе. Дозволь, мы гостями войдем в город твой, отдавая честь и славу земле твоей и богам твоим. — Всю дорогу от Коростеня до Киева мы с Гостомыслом разучивали эти слова.
Я услышал, как ведун на ладье тихонько кашлянул, значит, я сказал все правильно.
— Проходите, гости дорогие, — ответила Ольга. — Каган Святослав Игоревич вас в терем свой приглашает.
Я обернулся. Махнул рукой своим. Они спустились на землю. Гостомысл, Побор, Путята и еще два десятка дружинников малой дружины. Ярун и Смирной были среди них. Куда Путята, туда и они…
Дружинники за собой три больших сундука с ладьи сняли. В тех сундуках дары от отца лежали. Серебро и золото. Куний мех сороками[195]. Для Святослава кольчуга маленькая, на его рост…
Подошли. За спиной моей стали. Поклонились Ольге.
Она им в ответ поклон отвесила.
— Плоходите, гости дологие, — очень серьезно сказал Святослав.
Ольга развернула коня и пошла в город. Мы пошли за ней. Я оглянулся на затаившуюся толпу. Увидел довольные лица киевлян. И вошел в ворота.
— Как бы ладью нашу не растащили, — вздохнул Гостомысл.
— Не волнуйся, — сказал Побор. — Я с грузалями договорился. Они ее обратно к пристани спустят…
Баня, в которую нас отвели попариться с дороги, была, по коростеньским меркам, огромной. Мы все за один раз в нее поместились.
Четыре печи жарко горели по углам парной. Десяток банщиков и пять холопов поддавали пару.
— Это для дружинников баня, — пояснил ключник. — Каган с домочадцами в своей моются. Она прямо в тереме приспособлена.
— Вот сейчас подопрут дверку да огнем подпалят, — сказал Ярун, пользуя меня дубовым веником.
— Не подопрут, — ответил я. — Асмуд знает, что я здесь. Он скорее костьми ляжет, чем позволит над нами дурное сделать.
— Это почему? — удивился Ярун.
— Долг у него передо мной, — сказал я. — Ложись, я тебя похлещу…
— И потом, — добавил Смирной, — если они баню подпалят, так весь Киев выгорит. Путята, — крикнул он болярину, —спину мне потри!..
Попарились мы на славу. В чистое переоделись. На белый свет вышли. Хорошо. А нас уже ключник ждет.
— Госпожа велела вам в терем идти. Она в горнице вас ждет. Там уж и столы накрыты.
Мы в горницу вошли. Красота вокруг. У нас-то дома деревянные. Из дуба срублены. И детинец, и подворья, и град Коростень. А здесь терем каменный. Беленый. Разрисован красками яркими. И Перун Громовержец, и Белее Учитель, и сам Сварог с Ладой своей словно живые на стенах предстают. И Ирий Пресветлый, и Пекло страшное. Смотреть можно на чудо это и глаз не отводить.
Да только некогда нам. Не за красотой мы приехали. За невестой для отца, а мне за мачехой.
Вот и она. И вправду пригожая. Под стать терему разукрашенному. И лицом хороша, и станом. Не такая красивая, как Любава, конечно. Ну, так краше моей любимой во всем свете не сыскать.
— С легким паром вас, гости дорогие, — сказала она.
— И тебе, госпожа, благодар от нас.
— Где же отец твой, Асмуд? — спросил Путята.
— Приболел он. Старый уже. Не к отцу вы приехали — к кагану Киевскому. Я мать его и в своем доме
