Напомнив ключнику про баню, я поднялся в горницу. Вместе с отцом здесь были Гостомысл, Путята и смутно знакомый мне человек.

Сразу бросились в глаза его большой нос и курчавая седая голова. Был он как-то здесь уже. Из-за носа я его и запомнил.

— Проходи, сынко, — махнул рукой отец. — Добрую весть нам Соломон из Киева привез, — кивнул он на носатого. — Помнишь, ты меня про гостинцы расспрашивал? Пригодятся теперь гостинцы. Жениться я задумал, сынко.

— Жениться? — сказать, что я удивился, значит, не сказать ничего.

— Да, — подтвердил отец. — Хочу Ольгу Киевскую в жены взять.

— Зачем?

— Не оставлять же Русь без присмотра, — улыбнулся он хитро. — Хольг Русскую землю собрал. Игорь удержать сумел. А у Ольги руки слабые. Выпустить может. А я хочу, чтоб ты, сынко, не просто князем Древлянским стал, а всех земель русских господином. Каково?

— Батюшка, а пупок не развяжется?

— Типун тебе на язык!

— А если серьезно, захотят ли поляне, кривичи да словены, чтобы ими древлянин правил?

— Варяги правят, и то ничего, — сказал Соломон.

— А варяги всем хуже змеи шипящей. — Путята ударил кулаком по столу.

— Ольга теперь вдовою стала, — повернулся ко мне Гостомысл. — По Прави к ней любой сватов заслать может. Не самой же ей хозяйство вести. Только что-то не спешат сваты. Тяжко ей одной. Вот Соломон нам и подсказал, что можно князю ее в жены взять. Род Нискиничей подревнее Хрерикова будет и познатнее. Так что, можно сказать, ей же спокойнее за мужниной спиной станет.

— А то она всю зиму из терема своего не выходит, — добавил Соломон. — На полудне печенеги житья не дают. Путь на Царьград перерезали. На закате земля Уличская в дани отказала. На восходе вятичи под булгар запросились. Свенельд едва успевает по Руси с войском бегать. А в самом Киеве с осени неспокойно. Киевляне варяжскую дружину в граде заперли. Днем еще порядок есть, а по ночам варягам со Старокиевской горы спускаться боязно. Да тут еще Святослав, каган Киевский, прихворнул. Ему по званию Правь по земле своей наводить, а он по ночам в постель мочится. Ольге то ли Русь блюсти, то ли пеленки стирать. А посадские ждут не дождутся, когда к ним свой князь придет. Ведь все вы, хоть и разным богам молитесь, языка одного.

— А вашему брату что за корысть? — спросил Путята, глядя Соломону прямо в глаза.

— Корысть нам небольшая. Коли князь Древлянский в приданое себе Русь возьмет, Саркел без пользы не останется. Хазарские купцы сильно жалуются. Больно высокую виру на них каган Киевский наложил. Нам бы виру эту уменьшить, а лучше вовсе отменить. Да печенегов утихомирить, чтоб путь на Царьград свободным стал. Вот и вся корысть. Каганат даже готов то серебро, что вам на оружие давал, обратно не требовать. Простится долг, как только князь Древлянский и всея Руси с Саркелом договор заключит.

— Что скажешь, сынко?

Я растерялся от этого вопроса.

— Ты же сам меня учил, что князю надобно не столько о себе, сколько о людях и землях своих заботиться. Если Древлянской земле оттого, что в нее княгиней Ольга придет, лучше будет, тогда тут и думать нечего. Я готов Святослава младшим братом признать. Да и Малуша, я думаю обрадуется. Будет ей с кем в бирюльки играть.

— Ответ, достойный наследника, — улыбнулся Соломон. — Это правда, княжич, что ты в Ледяной земле людей от болезни спас?

— Кто сказал?

— Эйнар рассказывал.

— Правда, — смутился я.

— Ты не прибедняйся. Я не праздно спрашиваю. Я же лекарь.

— Это как Белорев? — спросил Путята.

— Ваш Белорев хороший лекарь, — закивал Соломон. — Мы с ним только иногда спорим. Вот чем бы ты, княжич, стал доветренную лихоманку[191] пользовать? Я говорю, что истертая в пыль и разведенная в гретой воде дубовая кора лучше помогает, а Белорев уперся. Говорит: сушеная черемуха.