— Что такое крапива глухая?[82] — между тем спросил князь. — Кто скажет?

— Я знаю, княже, — тут же выкрикнул Жарох и затараторил: — Глухая крапива — это трава высотой по пояс, а мне по сиську будет. Стебулыга у нее с четырех сторон обтесанная, точно брус. Листок зеленый. Прямо от стебля растет. Цветок маленький, лазоревый, вся верхушка ими утыкана. Растет там, куда огнищанки помои выливают. Трава сорная, а пользы от нее много. Отвар от маяты беспричинной и страхов ночных помогает. Если много принять, так спать будешь, что медведь в берлоге. Также от болей в груди полезна и боли всякие притупляет, — скороговоркой проговорил, а потом от себя добавил: — Только горькая она, зараза, трава эта.

— Ну вот, — улыбнулся отец. — А ты его по голове, — посмотрел он на Гостомысла. — Такую голову беречь нужно. Она нам еще сгодится.

— Ты, князь, точно забыл, как я тебе подзатыльники отвешивал, — ответил ведун спокойно. — Ты же тоже не сильно любил кощуны петь. А потом-то научился.

— Что было, то было! — рассмеялся отец. — А теперь кто скажет, где у меча самое слабое место?

— Так знамо где, — оживился Ивиц. — Возле рукояти. Оттого и удар прямой на то место принимать нельзя, а только скользящий.

— Верно, — кивнул князь. — Сразу видно, что оружейника сын.

— Он и поет славно, — добавил ведун.

И Ивиц расплылся в довольной улыбке. Еще бы, и князь, и наставник его похвалили. А то все больше затрещины да тумаки. Уж больно непоседлив был сын Жирота-оружейника.

— Ну, про тебя, — посмотрел он на меня, — я и так все знаю. А ты, Красун, чего ж не называешься?

— А я чего? — испугался Красун. — Я ничего.

— Слышал я, что силен ты не по годам. Правда это?

— Это не мне решать, — ответил конюхов сын и на нас взглянул. — Это пусть те говорят, кто кулаков моих отведал.

— Ответ достойный, только слова что? Просто слова, — улыбнулся отец. — Пойдем-ка, спытаем тебя.

Мы вывалились на морозец. После ведуновых натопленных клетей от нас пар повалил. Точно не из дома мы вышли, а из бани выскочили. А стогнь снежком припорошен. Да ногами горожан прибит. Хорошо. Удобно.

— Вали его, ребятушки! — крикнул отец. А нас долго уговаривать не надо.

Первым на конюхова сына Жарох налетел. Впрыгнул ему на спину. Вцепился в шею. Повис, точно пес охотничий на сохатом. Только Красун быстро от наскока опомнился. Крутанулся на пятке. Жароха рукой перехватил. Рванул. От себя отбросил. Жарох ростом-то невелик и весом мал. Отлетел он от Красуна. По снегу прокатился. А тут и мы с Ивицом подоспели.

— Ух! Зашибу! — крикнул Красун.

Я едва пригнуться успел. Над головой только кулак просвистел. Не попал в меня Красун. А попал бы, лежать бы мне рядом с Жарохом. Вижу, Ивиц на него наседать начал. Только тяжко ему. Едва от Красуновых ручищ увертываться поспевает. Я недолго думая ему на помощь поспешил.

А народу на стогне много. Кто от работы свободен, ближе подходить стали. Посмотреть на то, как послухи баловство устроили. Вскоре уже кольцом нас окружили. Подначивать стали. А мы знай возимся себе.

Жарох очухался быстро. Опять на Красуна кинулся. Толку от него немного, только мешается. Правда, недолго ему путаться пришлось. Хлоп ему Красун в Ухо, и тот опять отлетел. А вслед за ним и Ивиц отправился. Остались мы с Красуном один на один.

Он меня схватил, да я вывернулся. Я его схватил, да уж больно он тяжел. Завертелись мы. Он толкнул — я в сторону шаг сделал. Толчок его в пустоту провалился. Чую, Красун опору теряет, я ему и помог. Упал он. Попутно Жароха зацепил, который в третий раз на него в атаку намерился. Маленький, а настырный. Поборов приемыш снова на снегу оказался. Вместе с Красуном. Только Колобудов сын не долго на земле прохлаждался. Перекутырнулся через голову и опять на ногах.

— Ну, теперь берегись! — прорычал и снова на меня.

Бежит. Руки растопырил. Шмась из меня сотворить хочет. Попаду в его хватку, так несдобровать мне. Понял я, как мне его объятий избежать. Нырнул я ему под руку. Он мимо пролетел. Да со всего маху в толпу врезался.

Крик. Смех. Ругань.

Смотрю, а он снова на меня прет. И тут мне третье в этот день счастье привалило. Самое большое. Слышу:

— Держись, княжич! — И голос знакомый.

Я на окрик повернулся и остолбенел. Любава среди зевак стоит. На меня смотрит. Улыбается. И тут же — бабах! Это Красун мне с разбегу в грудь врезался.

Дух из меня вышибло. Повалился я на снег. А Красун на меня сверху навалился. Придавил тушей своей. Ни вздохнуть ни перднуть. Я задыхаться начал. А он мне на ухо шепчет:

— Уложил я тебя все-таки, — а сам дышит тяжело.

Я ему что-то ответить пытаюсь, а не могу. Воздуха не хватает. В глазах уж темнеть стало.

Отвалился он от меня. На ноги поднялся. Народ ему славу крикнул. А я морозец ртом схватил. Вздохнул наконец. В глазах проясняться стало. Голос отца слышу:

— И вправду силен ты, послух. А то, что сила в тебе пока дурная, так то боляре отешут.

А потом он ко мне подошел и сказал тихонько:

— Я же тебя еще мальцом учил. Коли в драку полез, то не отвлекайся. Только о том думай, как супротивника одолеть, — смотрит, а в глазах огорчение.

Посмотрел он так на меня и в детинец пошел. На ходу о чем-то с Гостомыслом толкуя.

Раньше от таких слов я бы расстроился сильно. Но это раньше. А сейчас мне Любава все расстройства заслонила.

Тут и Красун ко мне подошел. Подняться пособил.

— Что ж ты раньше-то себя мутузить позволял, коли вертлявый такой?

— Так ведь старших уважать надо, — ответил я ему. — Меня так матушка учила.

— Дурной ты, княжич. Как есть дурной, — сказал он и прижал по-братски к груди своей. — Пошли, что ли, а то холодно.

— Погоди, — я ему в ответ. — У меня тут еще дело есть.

— Ну-ну, — улыбнулся он и поспешил Ивицу с Жарохом помогать.

А я от снега отряхнулся да к Любаве навстречу скорее.

— Ты откуда здесь?

— Да вот, по первопутку приехали. Ругу князю привезли.

— Ну, здраве буде, Любава, — в пояс ей поклонился, словно болярыне.

Это чтобы смущение скрыть. Ведь на глазах у нее Красун меня поборол. Стыдно.

— Здраве буде и тебе, княжич, — ответила она. — Что ж ты меня не по чину величаешь? Огнищанка я — не великих корней.

— Ноне огнищанка, а завтра… как знать?

И вдруг зарделась она. Взор потупила. Я уж подумал — не застращал ли? Совсем смутился.

Так и стоим мы, смутой пришибленные. Что я, что она. А снежинки с неба сыпят. Мороз до костей пробирать начал. А я слова сказать не могу. Боюсь, что снова обижу ее.

— Это что за девка красная? — подлетел к нам Ивиц. — Давай-ка, красавица, погреемся, — обнял вдруг ее и в щеку поцеловал.

Тут уж я не стерпел. С развороту ему в ухо залепил.

— Очумел, что ли? — закричал он, в снегу барахтаясь.

— Рукам воли не давай! — я на него в ответ заорал. — Убью за нее. Понял?

Вскочил Ивиц, с кулаками на меня полез, да не добрался. Схватил его Красун поперек пояса, на плечо взвалил и к ведуну в дом поволок. Кричит Ивиц, вырывается, но поделать ничего не может.