– Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось.

Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу.

– Никогда бы она так не сделала, – хрипло сказала она. – Не стала бы ни размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть, смешалась бы, но так – никогда.

– Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом акт превосходный. Очень удался.

– А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают 'Типпеоери'! Страшная, должно быть, вещь война!

– Человек на ней как бы пребывает в исступлении.

– И подолгу?

– В известном смысле – всегда. Вы находите это отвратительным?

– Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал мне кое-что похожее.

– То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить – я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной.

– Вы и теперь в неё верите?

– До сих пор верил. Но… Я должен вам сказать, пока есть возможность. Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я полюбил вас, как только встретил, и люблю всё сильнее. Я не жду ответа, я только прошу вас помнить об этом и…

Клер пожала плечами:

– Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони, неужели они…

– Что?

– Действительно так себя вели?

– Не знаю.

– Где вы были тогда?

– В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.

– Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.

– Моя, наверно, тоже.

– Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдёмте, я хочу курить. Нет, лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.

– Чёрт бы их побрал!

– Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо огорчаться. Мы будем часто видеться…

– 'Величие, достоинство, мир!' – повторила Динни, вставая. – Помоему, достоинство – это самое важное.

– Во всяком случае, самое труднодостижимое.

– Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо – все в рекламах! Я страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний спектакль.

– А то, что я вам сказал?

– Вы очень добры, но алоэ цветёт лишь один раз в столетие.

– Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.

– А где же наши?

– Наверно, ждут нас в вестибюле.

– Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир уделом Англии?

– Нет.

– Но ведь 'высится где-то зелёный холм вдали от стены городской'!.. Благодарю вас… Я ношу это пальто уже три года.

– Оно прелестно.

– По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.

– Процентов пять, не больше.

– Сейчас мне хочется одного – подышать родным воздухом и долгодолго смотреть на звёзды.

Клер отвернула голову:

– Нельзя, Тони.

– Ну, почему?

– Вы и так провели со мной целый вечер.