облегчение, но на глаза навернулись слёзы жалости. Такое странное поведение оказалось выше понимания её пса. Он лизнул Динни в нос, завилял хвостом, и ей пришлось отпустить его. Наспех одевшись, она направилась в комнату матери.

Леди Черрел, уже переодетая к обеду, расхаживала между отпертым платяным шкафом и выдвинутыми ящиками комода, размышляя, с чем ей будет легче всего расстаться ввиду приближения благотворительного базара, который призван был пополнить перед концом года приходский фонд помощи бедным. Динни, ни слова не говоря, вложила ей в руку телеграмму. Леди Черрел прочла и спокойно заметила:

– Вот то, о чём ты молилась, дорогая.

– Это самоубийство?

– Думаю, что да.

– Сказать мне Диане сейчас или подождать до утра, чтобы она выспалась?

– Лучше сейчас. Если хочешь, могу я.

– Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер.

– Как всё это ужасно для тебя, Динни!

– Мне это полезно.

Девушка взяла телеграмму и вышла.

Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли ещё тех лет, когда он становится желанным. Динни увела её к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними всё-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для неё новостью. Её лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремлённые на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только:

– Я не спущусь вниз. Завтра в Чичестер?

Динни подавила первое душевное движение, кивнула и вышла. За обедом, сидя вдвоём с матерью, она сказала:

– Хотела бы я владеть собой так, как Диана.

– Её самообладание – результат того, что она пережила.

– В ней есть что-то от леди Вир де Вир.

– Это не так уж плохо, Динни.

– Чем будет для всех нас это расследование?

– Боюсь, что её самообладание скоро ей пригодится.

– Мама, а мне придётся давать показания?

– Насколько известно, ты была последней, с кем он разговаривал. Так ведь?

– Да. Должна я рассказать о том, как он подходил к двери прошлой ночью?

– По-моему, если тебя спросят, ты должна рассказать всё, что знаешь.

Румянец пятнами выступил на щеках Динни.

– А по-моему, нет. Я этого не сказала даже Диане и не понимаю, в какой мере это может касаться посторонних.

– Я тоже не понимаю, но в данном случае мы не имеем права на собственное мнение.

– Ну, а у меня оно будет. Я не собираюсь потакать отвратительному любопытству бездельников и причинять боль Диане.

– А вдруг кто-нибудь из горничных слышал?

– Никто не докажет, что я слышала.

Леди Черрел улыбнулась:

– Жаль, твой отец уехал.

– Мама, не говори ему, что я тебе сказала. Я не желаю обременять этим совесть мужчины – довольно одной моей. У нас, женщин, она растяжимей, но это уж от природы.

– Хорошо.

– Я не стану терзаться угрызениями, если сумею что-нибудь скрыть, не подвергаясь опасности, – объявила Динни, у которой были ещё свежи воспоминания о лондонском полицейском суде. – Вообще, к чему затевать следствие, раз он умер? Это отвратительно.

– Я не должна ни поощрять, ни подстрекать тебя, Динни.

– Нет, должна, мама. Ты в душе согласна со мной.

Леди Черрел промолчала. Она действительно была согласна.

На другой день с первым утренним поездом прибыли генерал и Ален Тесбери, и через полчаса они все вместе выехали в открытой машине. Ален сидел за рулём, генерал рядом с ним; леди Черрел, Диана и Динни кое-как разместились сзади. Поездка была долгая и невесёлая. Полулёжа на сиденье, так что из мехового боа высовывался только нос, Динни размышляла. Понемногу ей становилось ясно, что на предстоящем