Эдриен, склонённый над распростёртым телом, кивнул, не вставая с колен.

– Почта в двух шагах. Я не задержусь.

С этими словами Хилери торопливо ушёл.

Эдриен одиноко сидел на дне тихой темнеющей ямы. Он скрестил ноги, на коленях у него покоилась голова мертвеца. Он закрыл ему глаза, набросил на лицо носовой платок. Наверху, в кустах, приготовляясь ко сну, суетились и чирикали птицы. Выпала роса, в синих сумерках над землёй поплыл осенний туман. Контуры предметов расплылись, но высокие откосы карьера белели по-прежнему отчётливо. Несмотря на то что до шоссе, по которому шли машины, не было и пятидесяти ярдов, место, где Ферз обрёл вечный покой, казалось Эдриену жутким, всеми забытым и далёким от мира. Хотя он понимал, что должен был радоваться – за Ферза, за Диану, за себя, он не испытывал ничего, кроме беспредельной жалости к человеку, который вынес такие муки и был сломлен во цвете лет, и чувства постепенного и все более глубокого слияния с природой, окутавшей саваном таинственности и покойника и место его последнего отдыха.

Чей-то голос вывел Эдриена из этого странного состояния. Старый усатый фермер стоял перед ним со стаканом в руке.

– Я слыхал, тут несчастье приключилось, – сказал старик. – Джентльмен священник велел снести вам вот это. Бренди, сэр.

Он подал стакан Эдриену.

– Он свалился, что ли?

– Да, упал.

– Я давно твержу – здесь загородку поставить надо. Джентльмен велел вам передать, что доктор и полиция уже едут.

– Благодарю, – сказал Эдриен, возвращая пустой стакан.

– Тут неподалёку есть хороший, удобный сарай для телег. Может, перетащим его туда.

– Его нельзя трогать до приезда властей.

– И то верно, – согласился старик. – Я читал, есть такой закон на случай убийства или самоубийства.

Он нагнулся:

– Вид-то у него спокойный, правда? Часом не знаете, сэр, кто он такой?

– Знаю. Некий капитан Ферз. Он родом отсюда.

– Ну? Один из Ферзов с Бартон Райз? Боже ты мой, да я ж у них работал мальчишкой: я ведь в этом приходе и родился.

Он опять нагнулся – на этот раз ещё ниже:

– Уж не мистер ли это Роналд, упаси господи, а?

Эдриен кивнул.

– Скажите на милость! Теперь, значит, никого из них не осталось. Дед его рехнулся и помер. Скажите на милость! Мистер Роналд! Я знавал его, когда он ещё парнишкой был.

Старик попытался заглянуть мертвецу в лицо, воспользовавшись последними угасающими лучами, затем выпрямился и горестно покачал головой. Для него, – Эдриен ясно видел это, – было важно, что покойник – не 'чужой'.

Внезапно треск мотоцикла разорвал тишину. Сверкая фарой, он спустился вниз по тропинке, и с него сошли две фигуры. Они робко подошли к группе, освещённой фарой их машины, и остановились, глядя на землю:

– Мы слышали, случилось несчастье.

– Д-да! – протянул старый фермер.

– Можем мы быть чем-нибудь полезны?

– Нет, благодарю, – ответил Эдриен. – Врач и полиция уже вызваны. Остаётся ждать.

Он увидел, как молодой человек открыл рот, видимо собираясь ещё о чём-то спросить, но тут же закрыл его, не проронив ни слова, и обнял девушку за плечи. Как и старик, пара стояла молча, устремив глаза на тело, чья голова и сломанная шея покоились на коленях Эдриена. Мотор мотоцикла, который позабыли выключить, стучал в тишине, и свет фары придавал ещё более жуткий вид кучке живых, окружавших мёртвого.

Телеграмма, прибывшая в Кондафорд как раз перед обедом, гласила:

Телеграмму принесли прямо в комнату Динни, и девушка опустилась на кровать с тем чувством стеснения в груди, какое испытывает человек, когда горе и облегчение борются в нём и не находят выхода. Произошло то, о чём она молилась, но Динни помнила сейчас лишь об одном – о последнем вздохе несчастного, который она слышала, о его лице, когда он стоял в дверях, а Диана пела. Девушка сказала горничной, подавшей ей телеграмму:

– Элен, приведите Скарамуша.

Когда шотландский терьер с блестящими глазами и видом, исполненным сознания собственной важности, вбежал в комнату, Динни обняла его так крепко, что тот чуть не задохнулся. Сжав в руках это тёплое упругое волосатое тело, девушка вновь обрела способность чувствовать. Всё её существо ощутило