Извольский давно привык снимать стресс таким способом, однако месяца три назад с ним случился конфуз: после длинного заседания он зазвал секретаршу Верочку в комнату отдыха, но то ли мозг его был занят какими-то соблазнительными финансовыми видениями, то ли еще что — а только на Верочку у него почему-то не встал.

Спустя два дня повторилась та же история. Извольский огорчился и выгнал Верочку, а вместо нее Черяга привел красивую куколку с льняными волосами и голубыми глазами Мальвины. Но и с куколкой вышел если и не совсем конфуз, то что-то крайне неудовлетворительное. Следующая секретарша была просто профессиональная проститутка, деликатно подсунутая все тем же Черягой. Дамочка была столь искусна, что расшевелила бы и мертвого, и с этой стороны было все в порядке, но вот беда — как секретарша, она никуда не годилась, и Извольский выгнал ее после первого же перевранного звонка.

Ситуация складывалась неприятная, тем более, что вторую секретаршу, которая Мальвина, сплавили заму, и зам оказался чрезвычайно доволен. По заводу уже начали перешептываться. Черяга расспросил обеих секретарш и, разумеется, все знал, но с шефом на эту тему сам не говорил. В конце концов, непосредственного отношения к безопасности завода тема не имела.

Поэтому Извольский взял четвертую секретаршу — девятнадцатилетнюю орхидею с гибкой талией и большими глазами, и больше секретарш не менял. Все на заводе вздохнули облегченно, и только один Черяга знал маленькую подробность: к орхидее Извольский не притронулся.

Медицинские анализы у Извольского были в норме, и Черяга, осторожно проконсультировавшись, получил следующий ответ: либо человек перманентно устал, либо у него образовался маленький психический заскок. В том смысле, что один раз не получилось случайно, другой раз — по ассоциации, и пошло-поехало.

Что Извольский не полный импотент, было ясно хотя бы из отчетов о редких банях и тому подобных мероприятиях, относившихся директором скорее к числу представительских акций, нежели к собственно развлечениям. Групповух Извольский никогда не терпел, и о происходившем Черяге было известно лишь со слов девушек. По ним выходило, что расшевелить Извольского становилось все трудней, а самое процесс принимал все более и более необычные формы. Нет-нет, по нынешним временам все происходившее не переходило границ нормы, благо границы эти стали довольно широкими. Но оно неуклонно приближалось к границам, и Черяга каждую неделю клялся себе, что поговорит с шефом, — и каждую неделю ему не хватало духа.

Извольский, естественно, довольно ясно отдавал себе отчет в своем состоянии. И поскольку было понятно, что человек, впущенный женщиной в квартиру в одиннадцать вечера с розами и шампанским, пришел к ней не затем, чтобы поужинать, то вопрос стоял очень просто: а каков он. Сляб, будет в постели? Особенно — после сегодняшего разговора с замминистра и перед завтрашним разговором в «Росторгбан- ке»?

Извольский глотнул для храбрости еще коньяка, потом углядел в углу комнаты, за книгами, шкаф со стеклянными дверцами и с посудой для торжественных случаев, и достал себе изящный граненый стакан синего стекла.

Когда, спустя десять минут, спешно переодевшаяся Ирина вошла в гостиную с подносом, уставленным закусками, она удивилась: Извольский успел выхлестать пол-бутылки.

Опьянеть он еще не опьянел. Лицо директора потеряло прежнее уверенное выражение, глаза глядели как-то растерянно и одиноко. Пиджак Извольский снял и бросил рядом, узел шелкового бордового галстука был чуть приспущен. А интересно, Черяга вел бы себя так же? Ирина помотала головой. Почему ей все время вспоминался этот человек с васильковыми глазами? Он зам у Извольского. Зам по безопасности. Штатный палач. «Мозги обрызгали пальто Сляба, и он снял пальто». А где в это время был Денис Черяга? И что бы он сделал в подобной ситуации? Не стал бы снимать пальто?

Ирина торопливо расставила закуски и села на стул близ дивана. — У вас неприятности? — спросила она, подпирая рукой щеку и глядя на Извольского озабоченными большими глазами.

— У директора каждый день неприятности, — усмехнулся Извольский. Глаза его слегка ожили, распахнулись, и он глядел на Ирину жадным и откровенным взглядом, в значении которого невозможно было ошибиться.

— Это из-за этой истории с ахтарским СОБРом?

— Что, уже по ящику показывали?

— Да, говорили, что ваш СОБР стрелял в спец-назовцев, охранявших дачу какого-то бизнесмена…

Ирине больше всего хотелось спросить, был ли сам Извольский на этой даче, и правда ли, что перед ним застрелили человека.

— Бизнесмена, — сказал Извольский, — хорош бизнесмен по кличке Лось… У вас в Москве все продается. Столько всего продается, что никаких денег не хватит всю Москву купить. Потому что если купил кого один раз, то через неделю надо покупать по новой…

Ирина с некоторой тревогой наблюдала, как Извольский скрутил горлышко бутылке с водкой, набулькал почти половину стакана, в котором на донышке еще теплился коньяк, и заглотил получившуюся смесь одним глотком.

В кармане брошенного пиджака зачирикал телефон. Извольский, подумав, ответил. Голос в трубке был тягуч и звучен — обладатель его, бывший цековский работник, долго упражнял голосовые связки в парламенте, прежде чем въехать в Белый дом на черном коне кризиса. В парламентский свой период обладатель звучного голоса не раз и не два грозился разобраться в особенностях приватизации Ахтарского металлургического комбината.

— А, Вячеслав Аркадьевич, — зарокотал в трубке уверенный басок, — что это вы там за моей спиной об экспортных пошлинах договариваетесь? Я, понимаешь, докладываю премьеру о росте доходной части, цифры называю, а он мне: «На металлургов пошлин не будет! Вон, Сляб с Дерипаской уже с ребятами перетерли…» Я прямо как дурак стою, вроде ответственный за промышленную политику, а таких вещей не знаю…

Извольский упрямо сжал челюсть. Звонившего действительно не было на вчерашнем совещании, которое Извольский благополучно пропустил и на котором слетевшиеся со всех концов России металлурги убеждали правительство не вводить экспортные пошлины. Был Починок, был Боос, Драганов был, — а этого деятеля не было, хотя пошлины он предложил ввести. И что о совещании он знал, это ясно.

Отчего ж не пришел? Хотел потом в частном порядке взять за услугу?

— Так куда ж нам еще пошлины вводить? — сказал Сляб, — во всем мире рентабельность