оттуда. Славка! Ведь мы же банк обанкротить можем!

— Забудь, — сказал Извольский, — тебя эти адвокаты кинуть хотят. Мы ни копейки от «Ивеко» не получим, только деньги профукаем… Делай, как я сказал, никакой самодеятельности. Где Ира?

— В гостинице.

— Что «Ивановна»?

Денис пожал плечами. Что с домной, он в Швейцарии как-то не интересовался. Правда, уже на подлете к нему позвонил главный инженер Скоросько и сказал, что причина нашлась: из-за изменений режима на стенки «Ивановны» стал налипать цинк. Но вот как сделать, чтобы цинк отлип — было неясно.

— Скоросько предлагает ее остановить, — сказал Денис.

Извольский долго молчал.

— Денис, — тихо сказал он, — по-моему, я умираю.

— Славка!

— Не перебивай начальника. Если я умру — ты все сделаешь как я сказал, слышишь? Никаких идиотских швейцарских советов. Никаких долгов «Ивеко». Все зарегестрируешь на свое имя. Комбинат достанется тебе.

Денис почувствовал, как у него леденеют пальцы.

— Славка, не пори чепухи. Ты просто простужен. От насморка не умирают.

— Цыц. Жалко, что я детей не успел завести. Султану нельзя без детей. Ничего. У вас с Ириной будут… Ты ведь не бросишь Ирину?… И не убивай никого за меня. Это слишком опасно. Комбинат важнее.

Глаза Извольского опять тихо закрылись. Он бормотал что-то еще, но Денис, склонясь над больным, уже не мог расслышать слов. Возможно, это был просто бред.

Денис обещал матери, что Новый год он встретит в Ахтарске, но было совершенно очевидно, что если ночью он вернется в Сибирь, то и праздновать Новый год он будет там же, где все остальное руководство. А именно — у домны номер пять. Поэтому Денис поехал не в аэропорт, а в гостиницу.

Была уже половине двенадцатого, до Нового года оставалось полчаса, и московская дорога была пустынной и грязной. Даже гаишники смылись с нее, намереваясь выйти на охоту попозже, когда пьяный и веселый народ начнет разъезжаться по домам, и только разноцветные светофоры перемигивались с новогодней рекламой.

В гостинице было пусто и безлюдно — ахтарские ребята поразлетелись на новогодние отпуска, москвичи сидели дома. В холле стояла двухметровая елка, украшенная лампочками и стодолларовыми купюрами. Доллары были настоящие и выданные под расписку, и Черяга очень хорошо помнил реакцию Ирины на эту елку. Она вытаращилась и сказала: «Какая пошлость!» Сейчас лампочки равномерно вспыхивали и гасли, освещая зеленые иголки и зеленого же Бенд-жамина Франклина, глядевшего на Черягу сквозь ветви. Одинокий охранник дремал за конторкой.

Председатель правления банка «Металлург» звякнул ему на трубку и позвал домой, но Денис сказал, что он, кажется, тоже заболел и хочет отлежаться.

Обосновавшись в отведенном ему номере, Денис спустился этажом ниже, в апартаменты Извольского. Хотя сибирский директор из принципа и делал вид, что в «этой продажной Москве» дома у него нет, однако на втором этаже гостиницы у него была, считай, стометровая квартира, с гостиной, кабинетом и спальней.

Апартаменты оказались незапертыми. Денис снял в прихожей ботинки и осторожно отворил дверь спальни.

Спальня была красивая и по-гостиничному нежилая, с огромной кроватью и белыми обоями, слегка украшенными голубыми разводами. Наискосок от кровати на тумбочке стоял плоскоэкранный «Панасоник», огромное, во всю стену, окно было плотно занавешено бархатными портьерами. Одна из тяжелых настольных ламп с бронзовыми ножками и шелковыми абажурами была включена. На кровати, свернувшись клубочком, лежала Ирина.

Денис, в одних носках, неслышно пересек комнату и присел в кресло у кровати. Одеяло на кровати было теплое, но тонкое, из хорошего козьего пуха, и очертания женского тела угадывались под ним, как под простыней. Из-под края одеяла высунулась ножка, с узенькой ступней и коротко подстриженными, ненакрашенными ноготками. Волосы Ирины разметались по подушке, на гладком, чуть розоватом лбу были видны капельки пота.

Голова Дениса сильно кружилась, тело было вялым и мягким, как истлевший кленовый лист, — наверное, от усталости и перелетов. Даже если бы он подхватил от Извольского грипп, не мог же он заболеть через час. Он сам не знал, что с ним сделали слова Славки. Конечно, сейчас он казался главным на заводе. Лишь немногие люди знали, насколько на самом деле плотно контролирует Сляб каждый его шаг, и насколько даже те поступки Дениса, которые кажутся естественными и очевидными в его положении, на самом деле выверены Извольским и являются лишь эпизодами стратегической многоходовки.

Но он знал, что Извольский прав. Умри Сляб — и именно Денис становился в центре защитной комбинации завода. Умри Сляб — и именно Денис мог стать и владельцем, и управляющим одного из крупнейших экспортеров России. Умри Сляб — и Ира Денисова, тихая, златовласая Ира Денисова, все дальше уплывающая от него, как Дюймовочка на листке кувшинки, стала бы женой Черяги.

Жизнь Извольского висела на волоске. Неужели у начальника службы безопасности комбината, проворачивавшего изысканные комбинации и распоряжавшегося сотнями миллионов долларов, не хватит ресурсов обрезать этот волосок так, что никто и не подумает на Черягу?

Ира заворочалась во сне, устраиваясь поудобней, гибкое тело под одеялом выгнулось и снова свернулось в клубок. 'Почему ты его любишь? — подумал Денис об Ирине. — Он некрасивый. Грузный, парализованный. За его деньги? Вздор. Если я в чем уверен, так это в том, что тебе плевать или почти плевать на его деньги, и именно это сводит с ума и меня, и Славку. Он хам. Он изнасиловал тебя, я это знаю, хотя мне это никто и никогда не говорил. Он увольнял меня. Я делаю ради него такие вещи, которые я никогда не сделал бы ради себя, вещи, за которые полагается статья и зона… Почему он так уверен, что я буду исполнять его указания? Оттого, что у него есть деньги? Но ведь пять лет назад у него не было денег, а все все равно исполняли его указания, и в результате у него появились деньги. Значит, дело не в деньгах? Почему он так уверен, что я не предам его? Он верил Брелеру, а Брелер продал его за несколько