будто он собирался её таранить. Но в какой-то момент он начал двигаться всё медленнее и медленнее, постоянно снижаясь, и в конце концов завис над каким-то галечным пятаком. Вокруг бушевала поднятая винтом песчаная буря, бортмеханик отодвинул в сторону дверь и вытолкнул наружу лестницу.

– Прыгай! – заорал он, выталкивая меня из вертолёта.

– А деньги? – вяло сопротивлялся я, помня, что за доставку с меня обещали взять триста долларов.

– Какие деньги? Здесь Север, если ты людям глянулся – они и без денег всё сделают. А если нет – то и за деньги хрен что получишь, – проорал он мне в ухо последнее нравоучение. Следом за мной на песок полетел мой рюкзак, но ящик с водкой Петров бережно подал мне на руки.

– Не ссы! Жив останешься, заплатишь. – Он махнул рукой, лестница будто сама втянулась внутрь, дверь с лязгом захлопнулась возле моей головы, и вертолёт, грузно качнувшись, ушёл в небо. Про икру они, наверно, вспомнят километров через двести…

Я остался стоять на площадке. Песок, поднятый вертолётом, медленно оседал вокруг, и сквозь это песчаное облако постепенно, как отпечаток на фотобумаге в лаборатории, прорисовывалась окружающая действительность.

Действительность эта была весьма непрезентабельна. Первыми из жёлтого дыма выступили какие-то поваленные, будто в результате атомного взрыва, металлические конструкции, затем проступили очертания нескольких длинных бараков, побелённых, наверное, ещё при советской власти, а чуть попозже, когда ледяной бриз понёс остатки взвешенного в воздухе песка прямо на селение, я разглядел несколько блочных трёхэтажных домов и трубу кочегарки.

Возле поваленных металлоконструкций стояли люди, человек около десяти–двенадцати. Были они смуглые, с плоскими тёмно-коричневыми узкоглазыми лицами, морщинистыми даже у детей.

– Мужика какого-то привезли, – сказала какая-то тётка Охотскому морю, и вся группа дружно захихикала.

Я подумал, что если бы вот так из вертолёта выбросили с рюкзаком и водкой женщину, это было бы действительно менее забавно.

Один из двух мужичков среди этой маленькой толпы, полутора метров ростом, скособоченный и дёргающийся, вдруг выступил вперёд и взял меня за руку.

– Ты, эта… Водки дай! – просипел он, и я с ужасом увидел, что вместо восьми передних зубов у него торчат голые чёрные дёсны.

В это же время одна из бабок (возраст этих женщин я определял с трудом – по европейским меркам, я дал бы им от тридцати пяти до пятидесяти) обошла меня вокруг и неожиданно, как кобра, сделала резкий выпад к ящику.

Тут-то меня и осенило – водка!

Положение моё было довольно плачевно. На меня наседала толпа алчущих водки аборигенов.

– А ну, пошла вон отсюда. – Во мне взыграл инстинкт мелкого собственника. Я схватил рюкзак и водрузил его на ящик.

Со стороны посёлка подъехал мотоцикл. С облегчением я увидел за его рулём милиционера. Он соскочил с седла и направился к нам. Милиционер был здоровенный, наверное, двухметрового роста, и все его торчащие из-под формы части тела были покрыты короткой рыжей шерстью, как у орангутанга. Милиционер, оказавшийся при ближайшем рассмотрении майором, спокойно подошёл к ним и резко, без размаха, ударил беззубого кулаком в лицо. Тот упал и пополз в сторону.

Люди бросились врассыпную, мелко семеня и пыля ногами. Я для себя отметил, что все они были обуты в резиновые сапоги самого разного фасона и размера – что выглядело диковато, учитывая, что грунт здесь очень живо напоминал Сахару. Так я её, по крайней мере, представлял.

Разогнав мятежную толпу аборигенов, милиционер соблаговолил обратить своё всемилостивейшее внимание на мою убогую персону.

– Так, – он окинул меня тренированным взглядом сперва сверху донизу, а затем – снизу доверху. – Почту привёз?

– Какую почту? – проблеял я. – Я, эта… Экспедиция…

– Экспедиция, – подозрительно поглядел на меня милиционер, на этот раз по-римски прямо. – Документы!

Я послушно протянул ему паспорт.

– Тьфу на тебя! Ты что мне суёшь? Ах, паспорт? Я же сказал – документы! Ах, какие документы?! Разрешение на въезд в СЭЗО! Какое СЭЗО?! Свободную Экономическую Зону Орхоян! Откуда взялась?! Постановлением Думы муниципального образования посёлка Орхоян номер сто четырнадцать от седьмого октября тыща девятьсот девяносто четвёртого года! К кому приехал? К какому Зимгаевскому?! – В этих фразах совершенно отчётливо прозвучала, как ни странно, совершенно московская сентенция «Понаехали тут…» – Ах, к Зиму? Экспедиция? – В этом месте пафос борца с заезжей преступностью стал заметно снижаться. – Из Москвы? Так бы сразу и сказал! А то стоите тут, ждёте, пока ламуты обберут! Кто? Да ламуты это поселковые! Твари конченые! Работать не могут и не хотят, вечно толкутся у пристани и взлётки! Да что вы тут стоите, пылища-то какая! Поехали! Куда поехали? Да вы же к Зиму? К нему и поедем.

Посёлок Орхоян (раньше он звался посёлком городского типа, имевшим в советском новоязе когтистую аббревиатуру – п. г. т.) стоял на побережье Охотского моря уже более трёхсот лет. В принципе, Орхоян, так же, как Охотск, Тауйск и Гижига, были острогами (в смысле – крепостцами, а не тюрьмами), с которых шла колонизация берега Охотского моря. Но на берегу Охотского моря колонизировать было особенно нечего, те оленеводческие племена, кочевавшие по этой горной и совершенно бесплодной стране, номинально признали власть русского царя, брать с них было совершенно нечего, и вся эта система пограничных фортов постепенно пришла в упадок. Гарнизоны оттуда убрала ещё мудрая немка Екатерина II, но вокруг каждого солдатского поселения остался посёлок-охвостье – брошенные туземные бабы, их выросшие дети с уже собственными малыми детьми – и всё это уже привыкшее к русскому укладу, русской пище и русскому образу жизни на окраине страны, про которую они не имели, в большинстве своём, даже смутного представления. В таком посёлке непременно заводились батюшка, несколько русских промышленников, торговец или два. Зимой к нему подкочёвывали стада оленных людей и была ярмарка. На ярмарку приезжал урядник.

Так эти посёлки просуществовали до сороковых годов двадцатого столетия, пока сюда не добралась индустриализация и коллективизация. Она, правда, выразилась тут в постройке многочисленных рыбзаводов на побережье и образовании колхозов из кочевых ламутских племён, но этого оказалось достаточно. Дальнейшая история Орхояна была уже долгой дорогой вниз – от оленеводческого колхоза «Путь Ильича» к совхозу с тем же названием, потом от оленеводческого совхоза отпочковался рыболовецкий, и в итоге, после тяжёлого и никому из посельчан особенно не понятного лихолетья 1990–1994 годов, здесь и образовалось СЭЗО – Свободная Экономическая Зона Орхоян.

– Бред, – недоверчиво сказал я, когда услышал эту историю от Алекса Зимгаевского, он же – Зим.

– Конечно, бред, – согласился Зим. – Но суть его в том, что здесь его никто за бред не считает. Потому на этом конкретном месте земного шара это бредом и не является.

Таратайка начальника орхоянской милиции (а милиция в Орхояне состояла отнюдь не из одного начальника – Орхоян был райцентром, и в нём на шестьсот душ населения было десять сотрудников милиции с тем самым майором во главе) дотрясла меня до небольшого, сложенного из бруса домика- пятистенки. Вокруг домика не было привычного русского штакетника, а пресловутые «шесть соток» обозначались шеренгой высоких камней, выложенных дольменами. Точно так же – шеренгами камней – была обозначена дорожка к крыльцу. Ещё дом выделялся тёмно-коричневыми деревянными стенами на фоне поголовно оштукатуренных и выбеленных хат.

Майор заботливо вынес из коляски ящик водки и поставил его на крыльцо.

– Надо будет – звоните! Телефон 02, фамилия моя Михеев, а зовут Гоминданом, – отрекомендовавшись столь неожиданным образом, орангутангообразный мент-майор откозырял и уехал на своём драндулете. Я шагнул в сени.

– Вы проходите, – хозяин дома шагнул из комнаты, проявившись силуэтом в освещённом дверном проёме. Был он немного ниже меня, худощав, но широкоплеч. Волосы на голове были стрижены ёжиком, но не тем идиотским ёжиком с плоской верхушкой («голова под кружку пива»), как это было принято у