— Ни малейшей надежды, — перевел ворон. — Музыка — это все, что привязывает его к жизни.

— Но Деду… но он сказал, что она в любом случае убьет его!

— Это большая, широкая, удивительная вселенная в полном порядке, — сказал ворон.

— ПИСК.

— Но послушай… если это какой-то… паразит, — сказала Сьюзан, когда Бинки взмыла в небо. — То какой ему смысл губить своего хозяина?

— ПИСК.

— Он говорит, что тут ты его поймала, — сказал ворон. — Не сбросишь ли меня над Квирмом?

— Что ей от него надо? — спросила Сьюзан. — Она использует его, но для чего?

— Двадцать семь долларов! — сказал Ридкулли. — Двадцать семь долларов за ваше освобождение! И этот сержант все время ухмылялся! Арестованные волшебники!

Он прошелся вдоль строя унылых фигур.

— Я хочу сказать: часто ли такое случалось, чтобы в «Барабан» вызывали Стражу? — вопросил он. — Я хотел бы знать, что по вашему мнению вы делали?

— бурбурбурбур, — сказал Декан, глядя в пол.

— Я извиняюсь?

— бурбурбурбур танцевалибурбурбур.

— Танцевали, — ровным голосом повторил Ридкулли, возвращаясь вдоль строя. — Так надо танцевать, по-вашему? Колошматя окружающих? Швыряя друг друга через голову? Крутясь и вертясь? Даже тролли не ведут себя так — и не думайте, что я имею что-то против троллей — а ведь вы вроде бы волшебники! Предполагается, что люди должны смотреть на вас снизу вверх и вовсе не потому, что вы кувыркаетесь у них над головами, Руносложение, не думай, что я не заметил этого маленького представления, я был крайне возмущен! Бедный Казначей вынужден был упасть на пол! Танцы — это… хоровод вокруг майского дерева или чего-то еще в том же роде, пристойные покачивания, может быть небольшой светлый танцевальный зал… а не раскручивание людей вокруг себя, будто гномы топорами — и имейте в виду, я всегда говорил, что гномы — соль земли. Я достаточно ясно выразился?

— бурбурбурбурвсетакделалибурбурбурбурбур, — пробурчал Декан, все так же глядя в пол.

— Никогда не думал, что мне придется говорить это волшебникам старше семнадцати, но вы все находитесь под домашним арестом вплоть до особых распоряжений! — заорал Ридкулли.

Оказаться заточенным в стенах Университета — не такое уж суровое наказание. Волшебники в принципе не доверяют воздуху, если он не выдержан хорошенько в закрытом помещении, а живут в некотором подобии желоба, катаясь по нему между своими комнатами и обеденным столом. Но тут им стало не по себе.

— бурбурбурбур непонимаюпочему бурбурбурбур, — пробормотал Декан.

Много позже, в день, когда музыка умерла, он объяснял, что все из-за того, что он никогда не был действительно молодым, или по крайней мере достаточно старым, чтобы осознать, что он молод. Как и большинство волшебников, он приступил к учебе будучи таким маленьким, что официальная остроконечная шляпа сползала ему на глаза. А потом он сразу стал, ну, волшебником. И у него не возникало ощущения, что он что-то где-то упустил. Вплоть до последних двух-трех дней. Он не знал, что это было. Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно скорее. Он чувствовал себя как обитатель тундры, проснувшийся однажды утром с непреодолимым желанием покататься на водных лыжах. И уж совершенно точно он не желал сидеть взаперти, когда в воздухе носилась музыка.

— бурбурбурбур несобираюсьсидетьвзаперти бурбурбурбур…

Непривычное ощущение пронзило его — он жаждал неповиновения! Неповиновения всему подряд, включая закон всемирного тяготения. Совершенно определенно, он не собирался больше аккуратно складывать одежду перед сном! Если бы Ридкулли сказал — а, так ты бунтарь, и против чего же ты бунтуешь? — он бы ответил, он бы сказал нечто чертовски запоминающееся, да, сказал бы! Но Ридкулли величественно удалился.

— бурбурбурбур… — дерзко заявил Декан, бунтарь без паузы.

Раздался стук в дверь, едва слышный за шумом. Клиф чуть-чуть приоткрыл ее.

— Это я, Гибискус. Вот ваше пиво. Глотайте его и проваливайте.

— Как мы можем проваливать? — спросил Глод. — Как только они видят нас, они пытаются заставить нас играть еще.

Гибискус пожал плечами.

— Меня это не касается, — сказал он. — А вы должны мне доллар за пиво и двадцать пять за сломанную мебель…

Клиф захлопнул дверь.

— Я мог бы поторговаться с ним, — сказал Глод.

— Мы не можем себе этого позволить, — сказал Бадди.

Они посмотрели друг на друга.

— Ну что же, толпа любит нас, — сказал Бадди. — Я думаю, это был большой успех. Хм.

В наступившей тишине Клиф отбил горлышко и запрокинул бутылку над головой [22].

— Что нам всем хотелось бы знать, — сказал Глод. — Это что мы там творили.

— Гуук.

— И как получилось, — добавил Клиф, дожевывая остатки бутылки, — что мы все знали что играть?

— Гуук.

— А кроме того, — сказал Глод. — Что ты пел?

— Ээ…

— Не Наступай на мои Голубые Ботинки? — сказал Клиф.

— Гуук.

— Грациозная Милашка Полли? — сказал Глод.

— Ээ..

— Стогелитские кружева? — сказал Глод.

— Гуук?

— Это такие очень тонкие кружева, которые плетут в Сто Гелите, — объяснил Глод, бросив на Бадди пронизывающий взгляд. — Ты еще сказал ни с того ни с сего: «привет, малышка»… Зачем ты это сказал?

— Ээ…

— Я хочу сказать — не то чтобы они так уж пускали в «Барабан» маленьких детишек, — пояснил Глод.

— Я не знаю. Слова возникали сами собой, — сказал Бадди. — Вроде как часть музыки.

— И ты чудно двигался. Как будто у тебя возникли проблемы со штанами, — сказал Глод. — Я не эксперт по людям, но я заметил, что некоторые дамы из публики смотрели на тебя как гном смотрит на девчонку, когда знает, что у ее папаши большая шахта и несколько богатых пластов.

— Ага, — сказал Клиф. — Или как тролль, когда думает — ты только погляди на ее формации.

— Ты точно уверен, что в тебе нет ничего эльфийского? — спросил Глод. — Раз или два мне показалось, что ты ведешь себя немного… по-эльфийски.

— Я не знаю, что происходит! — сказал Бадди.

Гитара заскулила. Они взглянули на нее.

— Вот что мы сделаем, — сказал Клиф. — Мы возьмем это и вышвырнем в реку. Кто за, скажите «За!». «Уук» тоже можно.

Опять наступила тишина. Никто не бросился хватать инструмент.

— Но штука в том… — сказал Глод. — Штука в том, что эти вон там действительно нас любят.

Они обдумали это.

— Я не чувствую, что это… плохо, — сказал Бадди.

— Согласен… Да у меня в жизни не было такой публики, — сказал Клиф.

— Уук!