— Сто дукатов! Кому могло прийти в голову, что я продам свою честь за столь нищенскую сумму? Мне нужна кровь, только кровь!

— Давайте сойдемся на двухстах, Командор. Дон Хуан Тенорио подпишет нам бумагу и мы положимся на его подпись.

Он повернулся ко мне.

— Вы согласны на двести?

— Нет.

Тогда он медленно приблизился ко мне и, смерив презрительным взглядом, спросил:

— Так чего же вы хотите, неразумный юнец?

— С вашего позволения, сразиться и с вами, когда я прикончу Командора.

Он пожал плечами. Потом повернулся к присутствующим.

— Вы будете свидетелями: я пытался уладить дело миром. Я умываю руки и за гибель его не отвечаю.

Командор продолжал скакать и вертеться, размахивая шпагой над моей головой и крича мне:

— Берегись! Смерть рогоносцам!

Нам освободили просторную площадку. У двери, схватившись за шпаги, встали все те же молодцы. Я обратился к хозяину дома:

— Я имею право потребовать, чтобы выход был свободен.

Он улыбнулся в ответ:

— Как вам угодно! Вы все равно минуете этот порог только ногами вперед…

— Давай, давай, мальчишка! Хватит разговоров!

— Снимите камзол, мой вам совет.

Мы скрестили шпаги. Дон Гонсало ураганом шел в атаку, и сначала я держал оборону. Но вскоре убедился, что он был ловок и силен, но хитрости ему недоставало. Сперва он попытался поразить меня в шею — я ускользнул от удара. Потом он нацелился мне в грудь — и попал в пустоту, под руку. Наконец он наметил для удара мой живот — я подпрыгнул и шпага ткнула в пространство между моими ногами. Тут силы дона Гонсало начали таять, и в глазах его забрезжило изумление. Он продолжал вопить и изрыгать угрозы, но голос его срывался, и он перешел в оборону, хотя я еще не начал атаковать.

Собравшиеся затаив дыхание следили за схваткой и хором выражали разочарование, когда удар не попадал в цель. Я успел бросить взгляд на зрителей, и ко мне подкатило ощущение опасности. Один из храбрецов прятал за обшлагом рукава кинжал. Разряженный кабальеро достал кружевной платок, и его украшенная изумрудами рука поигрывала этим платком. “Когда он взмахнет им, меня убьют”, — подумалось мне. Это может случиться в любой миг, а ведь грудь у меня ничем не прикрыта.

Я сильным ударом выбил шпагу из рук дона Гонсало, и она отлетела к двери. Все взгляды устремились за ней. Я же левой рукой схватил табурет. Дон Гонсало упал на колени. Он утратил всю свою важность и тоненьким, стонущим голосом, похожим на выходящий из пузыря воздух, молил:

— Он убьет меня! На помощь! Ко мне! Он убьет меня! Разряженный господин махнул платком, и в воздухе мелькнул кинжал, направленный мне в сердце. Но преградой ему стало сиденье табурета, лезвие вознилось туда и застряло, мелко задрожав. Я рванул кинжал, глянул на него и быстро метнул в горло убийцы. Раздался крик, похожий на предсмертный хрип, и тело рухнуло. Дон Гонсало продолжал что — то жалобно выкрикивать, но уже совсем невнятно.

Разряженный господин поднял руку.

— Довольно, Дон Хуан! Забирайте свои дукаты, и покончим на этом.

— Нет уж, сперва я разделаюсь с Командором.

Я сильным толчком свалил Командора на землю и грубо поставил ногу ему на грудь, прямо на крест Калатравы, хотя, клянусь, безо всякого кощунственного умысла.

— Берите — ка снова шпагу, да глотните чего — нибудь прежде. В преисподней нет лимонада.

Разряженный сеньор собрался было приблизиться к нам. Он поднял обе руки над головой.

— Ну довольно, довольно же. Вы уж убили одного человека и унизили дона Гонсало. И мы теперь знаем, что вы отменно владеете шпагой. Неужто вам этого мало?

— Я должен убить его, — произнес я по слогам. — Он мне мерзок.

— Но вы понимаете, Дон Хуан, что о случившемся будет извещено правосудие?

— Пусть. Я буду уже далеко.

Он растерянно опустил руки.

— Что вы за человек, Дон Хуан?

— Я? Что угодно, но только не глупый юнец, не хвастливый форсун, за которого вы меня тут принимали.

Разряженный кабальеро улыбнулся и поклонился.

— Тысяча извинений, но меня дурно проинформировали.

— Вот за эту ошибку вам и придется скрестить со мной шпагу, когда я разделаюсь с доном Гонсало.

Он опять улыбнулся, но на сей раз в его улыбке мелькнуло что — то неожиданное, искра торжества. И глядел он в этот миг куда — то мимо меня, только вот задержал взгляд на мгновение дольше положенного. Я насторожился, обернулся и обнаружил, что Командор уже исчезает за дверью.

— Оставайтесь с моими дукатами! — крикнул я и бросился следом за ним. Дон Гонсало успел оторваться от меня. Когда ему отворяли уличную дверь, я только добрался до передней, за собой я слышал голоса и топот ног. Привратник хотел было преградить мне путь, но я отшвырнул его к стенке. Я выскочил на темную, уже совсем пустую улицу. Посмотрел в одну сторону, в другую.

— Направо, хозяин, скорей.

Тень Лепорелло чернела на фоне выбеленной стены.

— Позаботься о лошадях!

Я побежал. Обогнул угол и увидал дона Гонсало, который со всех ног мчался уже в самом конце улицы. Я крикнул: “Эй, вот он я!”, и крик мой парализовал Командора. Когда я догнал его, он стоял, вжавшись в проем какой — то двери и молил о прощении. Я заставил его вытащить шпагу и снова принять бой. Мне было нелегко убивать его — внезапно сердце мое преисполнилось жалости, и я сражался не столько с доном Гонсало, сколько с собственными чувствами. Кажется, моя шпага попала под четвертое ребро слева. Он застонал, зашатался, дернулся и замер на земле, словно огромная поверженная статуя.

Его друзья уже показались в начале улицы. В руках у них были зажженные факелы, они взывали к правосудию.

Путь к дому покойного сперва был для меня горьким. Душу мою нежданно начали одолевать уныние, укоры совести и даже сомнение в том, правильно ли я поступил. Своей собственной рукой всего за несколько минут я лишил жизни двух людей, отправил в ад, не дав времени покаяться.

Это не входило в мои планы. Но я понял и другое: хотя такой шаг, как убийство, был в моей программе лишь вынужденной мерой — расправа с Командором была не частью моих планов, а, скорее, условием их осуществления, отправной точкой, — убийство порой может оказаться неизбежным, как случилось с тем бандитом, и в подобных случаях у меня не было иного выхода, как скрепя сердце взвалить на себя последствия — и юридические и нравственные. Вывод несколько меня успокоил. Позднее я на собственном опыте убедился: ничто не успокаивает придирчивую совесть лучше, нежели решение взять на себя целиком всю ответственность за собственные деяния, пускай и невольные. Как обогащается, какие утонченные