нарочитой неторопливостью слезает с коня, вразвалочку подходит к приодевшемуся по случаю долгожданной встречи юному разбойнику и резко, без замаха, закатывает ему звонкую пощечину, от которой Мардуле с трудом удается удержаться на ногах.

Ко всеобщему удивлению, парень не схватился за нож, не попытался ударить Михала в ответ, даже браниться не стал – криво усмехнулся, тронул быстро багровеющую щеку и сплюнул кровью под ноги воеводе.

– Бей, – спокойно заявил Мардула. – Бей, пока даю. Отца убил, сволочь, что для тебя какой-то там Мардула! Меня липтовцы подранили, еле ушел через Гронь – так дядька Самуил меня выходил, ночами надо мной сидел, травами отпаивал; дядька Самуил меня… – Разбойник внезапно осекся, словно чуть было сгоряча не наболтал лишнего, не предназначенного для ушей Михала, да и для чьих-либо других ушей. – А ты его кончил, мразь, и прочь пошел! – после долгого молчания договорил Мардула и снова сплюнул. – Эх ты, змея подколодная…

Кровавая слюна тяжко шлепнулась на сапог Райцежа.

– Это ложь, Мардула, – тихо проговорил Михал, белый, как крейда. – Я не виновен в смерти отца. Так… так Бог судил.

– Это ты другим расскажи, – зло осклабился парень, и Марте на миг вспомнилась волчья ухмылка Седого. – Бабе своей, родичам, а я-то собственными глазами видел! Бог судил… Бог еще не судил, не пристало времечко!

– Ну, и чего же ты хочешь? – по-прежнему чуть слышно спросил Михал, и Марта поняла, каких усилий стоит ее брату этот спокойный тихий голос. Стоящий перед Михалом парень из потомственного разбойничьего рода держал в заложниках беременную жену Райцежа, из-за которой отчаянный Михал… Держал. В лесу. В заложниках. И только поэтому Мардула до сих пор оставался жив.

Во всяком случае, так думалось Марте.

– Поединок, – скуластое лицо Мардулы отвердело. Он больше не улыбался. – Божий Суд. В огненном круге, как у гуралей исстари заведено.

– Хорошо, – неспешно кивнул Михал. – И тогда ты отпустишь мою жену?

– Отпущу. Чем бы ни закончился Божий Суд, я или мои люди ее отпустят.

– Хорошо, – снова кивнул Михал. – Когда и где?

– У подножия Криваня, над Грончским озером, где сходы проводят. Сегодня же вечером.

– Согласен. Но сначала я должен увидеть свою жену.

– Увидишь, – кивнул, в свою очередь, Мардула. – Цела баба твоя, не сомневайся… иди за мной. Только оружие здесь оставь. Не верю я тебе, ни на вот столечко не верю.

Михал молча отцепил от пояса палаш в ножнах, вынул возвращенную Седым дагу, извлек из-за голенища нож и передал все это подошедшей сзади Марте.

– Езжайте к отцовой хате, я туда вернусь, – махнул он рукой аббату.

Аббат Ян в упор посмотрел на Мардулу.

– Он должен вернуться, – строго сказал аббат, и случилось невероятное: не клонивший головы перед грозным воеводой Мардула потупился и уставился в землю.

– Вернется, – благодушно успокоил настоятеля незаметно подошедший сзади осанистый старик с окладистой седой бородой и хитрыми глазами, сверкавшими пронзительной голубизной весеннего неба. – А чтоб наверняка вернулся, мы с Кшиштофом, – он кивнул на подошедшего следом другого старца, как две капли воды похожего на первого и наверняка доводившегося ему родным братом, – с ними сходим. При братьях Кулахах ни один разбойник, будь он хоть разбойничьим гетманом, непотребства творить не станет. Верно говорю, Мардула?

– Верно, пан солтыс[20], – поспешно согласился молодой разбойник. – Только я и не думал… и в мыслях не держал, когда на Божий Суд звал – чтоб втихую, в лесу…

– Божий Суд – это правильно, – одобрил солтыс Кулах. – Боженька долго терпит, да круто судит. И на тебя зря грешить не стану. Только мы с тобой все равно пойдем. Слава за тобой, парень, дурная волочится, хуже крысиного хвоста: добро б деньги или скотину какую украл, как порядочный гураль, а то бабу на сносях! Опять же на людей наговариваешь, – солтыс степенно указал на Михала. – Вот и пришлось нам с Кшиштофом от самого Черного Дунайца к вам в Шафляры ехать, чтоб чего не вышло… Да не гордись ты, дурень, не гордись, не из-за одного тебя мы тут! Ты на все Татры бугаем разорался, любопытные целыми оравами прут, всякое сейчас случиться может… Ладно, пошли.

Долго смотрели шафлярцы вслед уходящим: дивитесь, люди добрые, вот они, два непримиримых врага – Мардула-разбойник с Михалеком, сыном покойного Самуила-бацы, и два старца, солтыс Ясица Кулах по прозвищу Маршалок и его брат Кшиштоф, неторопливо бредущие в сторону леса…

По окрестному лесу – дремучему, заповедному, где деревья рубились лишь вблизи от селений, – они плутали довольно долго. Видимо, лукавец Мардула умышленно путал дорогу, петлял, как поднятый лисой заяц; Михалу дважды казалось, что здесь они уже проходили, но на старую память о Кривом лесе, где лазил еще мальчонкой, он положиться не мог. Наконец разбойник остановился поперек ничем не примечательной тропинки, одной из многих, бросил косой взгляд на своих спутников и негромко свистнул.

Почти сразу же кусты справа от тропинки шевельнулись, и из них выступил парень примерно того же возраста, что и Мардула, горбоносый, чернявый, смахивающий на цыгана, в короткой рубахе навыпуск и холщовых штанах, заправленных в онучи и перехваченных ремешком; на ногах парня красовались пастушьи керпцы, сшитые из одного куска кожи, на голове – плоская шляпа с узкими полями, увешанная цепочками. В руках лесной бродяга держал длинный лук, из-за спины выглядывал колчан со стрелами, а за поясом удобно устроился небольшой ухватистый топор.

– Приведи ее, Галайда. – коротко приказал Мардула, и старики Кулахи, Ясица и Кшиштоф, незаметно переглянулись: уж больно похож был сейчас юный разбойник на своего отца, сгинувшего восемь лет назад в Оравских Татрах.

Парень молча кивнул и бесшумно скрылся в кустарнике.