– Призраки?

– Нет.

Марту начала раздражать эта содержательная беседа.

– Так кто же тогда?! – повысила она голос. – Они опасные?

– Для кого как. Для меня – нет. И для тебя покамест тоже – пока я рядом, не сунутся. А вот навести могут. – Сын мельника окончательно помрачнел и умолк, после чего Марта решила не допытываться, что способны сделать в отсутствие Седого загадочные бухруны, а также кого и зачем они могут навести.

В прошлом Марте не раз случалось бывать в ночной чаще близ родных Шафляр, с отцом или кем-то из знакомых пастухов, и это всегда было немного жутковато, но сейчас… Словно попала в какую-то нездешнюю страну, которой и нет-то вовсе, и в то же время она есть: шуршит вокруг, поскрипывает, переливается лунными миражами, хохочет совиным уханьем, издевается непонятно откуда идущим скрипом, шелестит сотнями маленьких лапок, ног, крыльев… Вот, к примеру: что это там, в просвете между двумя корявыми громадами вековых дубов? Столбы желтой светящейся пыльцы – или действительно призраки, лесные духи? На мгновение Марте померещилось, что она различает танцующие в мерцающем сиянии бесплотные гибкие фигуры с распущенными волосами… и вот опять – холодные лучи месяца, покачивающиеся ветки, серебрящаяся трава, причудливая мешанина кустов, и больше ничего.

Шорох в траве, совсем рядом. Марта не удержалась, нагнулась… Маленький мохнатый человечек уставился на нее из травы, вцепившись тоненькими пальчиками в метелку дикого овса. А Марта, чуть ли не раскрыв рот, смотрела на него. Но тут человечек вдруг обиделся, плюнул, погрозил Марте кулаком и нырнул в траву – только его и видели.

– Ты что, потеряться хочешь? – громыхнул над ухом злой голос Седого.

– Я… там… он мне кулаком… – только и сумела выдавить Марта.

– Ну и что? – не понял вовкулак. – Ты что, пендзименджиков никогда не видела? Или он тебе глаза отвести пытался?

– Не видела, – призналась Марта.

– Ты еще много чего не видела, – «успокоил» ее сын мельника. – И дай бог, чтоб не увидела. Пошли!

«Скажи я Джошу о своем воровском таланте, – подумалось женщине, – не после чумы и сторожки, а до, может, и я сама стала бы для Молчальника чем-то вроде обидчивого пендзименджика, а то и бухруна…»

За всеми этими наваждениями Марта успела забыть о больной ноге, но, споткнувшись о торчавший из земли корень, невольно вскрикнула от боли и остановилась.

– Стеречься надо, ежели по лесу ходить не умеешь, – проворчал Седой, поджидая Марту, но в голосе его явно слышалась тревога. – Скоро уже. Ты потерпи чуток… Эх, зачем я тебя только веду, на погибель- то!

– Рано ты меня хоронишь, Седой. – Марта отнюдь не чувствовала в себе уверенности, с которой произнесла эти слова. Но на Седого они, а скорее тот тон, которым они были сказаны, неожиданно произвел впечатление.

– Думаешь, и в этот раз справишься? – с почти детской надеждой в голосе спросил он. – Один-то раз смогла, авось и в другой выйдет?

– Не знаю, – честно ответила Марта, пытаясь не отстать от ускорившего шаг вовкулака. – А вот вдвоем с Яносиком…

Седой ничего не ответил – напоминание об аббате явно пришлось ему не по вкусу.

Впереди наметился неясный просвет, и вскоре Марта вслед за Седым вышла на опушку таинственного леса, сразу сникшего и растерявшего изрядную часть своей загадочности.

Они стояли на краю обширной луговины. Издалека глухо доносился шум реки, скрытой от глаз, – и лишь черневшая впереди мельница (Марта догадалась, что это именно мельница, прежде чем сумела что-либо толком разглядеть) указывала на место, где эта самая река протекала.

Но гораздо ближе к ним, почти у самой опушки, неправдоподобно четкие в сиянии зависшего над горизонтом месяца, серебрились и отбрасывали глубокие чернильные тени кресты. Покосившиеся, старые и совсем еще новые кресты небольшого погоста. Заросшие густой травой и просевшие холмики могил, прохудившаяся деревянная ограда…

А у ограды стоял износившийся на неведомых дорогах тарантас, запряженный одной-единственной лошадью. Лошадь меланхолично жевала, время от времени засовывая морду в висевшую у нее на шее торбу; позади лошади, на облучке развалюхи, восседал высокий мужчина с темной бородкой клинышком и рыжим петушиным пером на знакомом берете, лихо заломленном набок.

В руках Великий Здрайца держал ровный стволик орешника и увлеченно чиркал по нему крохотным ножичком.

– Подвезти? – спросил Петушиное Перо, продолжая вырезать тросточку. – Или уже приехали?

Марта беспомощно смотрела на раздолбанный тарантас, на запряженную в него пегую кобыленку, чей выпирающий хребет грозил прорвать облезлую шкуру; на худого человека, чертящего маленьким лезвием по орешине и время от времени дергающего себя за клок волос на подбородке.

Седой решительно шагнул вперед и встал между женщиной и тарантасом.

– Уважаю, – протянул Петушиное Перо, иронически разглядывая Гаркловского вовкулака. – Герой… Кому сказать – не поверят. Хочешь, прикажу, и сам ее загрызешь? Ну как?

Седой оскалился и сделал еще один шаг.

Рассмеявшись, Петушиное Перо махнул недорезанной тросточкой – и сын мельника споткнулся, припал на колено… на другое… Неодолимая сила сгибала плечистого коротышку, ставя на четвереньки, покрывая жесткой шерстью обнаженные предплечья, забивая мучительно приоткрывшийся рот острыми клыками,