стихотворения Л.Л.Бельская: «Замысел „Песни о собаке“, — пишет она, — как нам кажется, возник не позднее 1915–1916 годов, но, наверное, долго вынашивался и не сразу оформился. Поэт тщательно работал над нею, совершенствовал, шлифовал и не торопился отдавать в печать. Следы этой продолжительной работы видны в стилевой „неровности“ (от закута к „синей выси“) и шероховатости (глядела она звонко и скуля), в синтаксической инерции (начальное А… А… А…; когда, когда, когда), в появлении наряду с частыми у раннего Есенина усеченными рифмами (куры — хмурый, звонко — тонкий) неточных созвучий с выпадением согласного перед конечным гласным (подачки — собачьи, обратно — хатой)» (Бельская Л.Л. «Песенное слово», М., 1990, с. 45). Она выдвигает также предположение о возможном воздействии на замысел «Песни о собаке» появившихся в 1915 г. стихотворений В.Маяковского «Вот так я сделался собакой» и Г.Анфилова «Собака».
Все это позволяет воздержаться от пересмотра авторской датировки стихотворения и сохранить ее в наст. изд. Учитывается при этом также свидетельство С.А. Толстой-Есениной, тоже сохранившей данную дату: «Случай подобно тому, какой описан в этом стихотворении, произошел однажды в молодые годы Есенина, в его селе КонС.А. Тинове. Собака соседа Есениных ощенилась, и хозяин убил всех щенят. Есенин сам рассказывал об этом, и мать его, Татьяна Федоровна, помнит этот случай и то, как под впечатлением от него Есенин написал стихи» (Восп., 2, 260).
Стихотворение входило в число произведений, часто читавшихся Есениным с эстрады. Широко известен рассказ М.Горького о впечатлении, которое оставляло авторское чтение (см. Восп., 2, 9).
Анекдотически оценивала стихотворение пролеткультовская критика. Говорилось, например, что Есенин «стал имажинистом и в новой одежде он преподал нам ощенившуюся суку… И это в то время, когда мир захлебывается в крови гражданской войны, когда у израненного пролетариата кружится голова от напряжений!» (журн. «Гудки», М., 1919, № 2, апрель, с. 13). Характерно, что этот выпад вызвал поощрительную реплику П.И.Лебедева-Полянского (см. журн. «Пролетарская культура», М., 1919, № 7/8, апрель-май, с. 78). Очень высокую оценку стихотворению дала Н.И.Петровская. В рецензии на Грж. она подчеркнула, что стихотворение «необходимо привести целиком» и, процитировав его, продолжала: «Чистый эпос вдруг расширяется, отодвигает все условные рамки и принимает в себя глубину глубочайшей, волнующей сердце лирики. И „Песнь о собаке“, просто о „суке“, у которой по житейской простодушной жестокости утопили „семерых щенят“, звучит, как Requiem» (Нак., 1922, 19 ноября, № 190, Лит. прил. № 27).
Обращает на себя внимание своеобразная поправка в первом автографе: в ст. 26 «Когда бросят ей камень в смех» последние слова сначала были написаны автором в соответствии с правилами «въ смъхъ», но затем он зачеркнул их и поверх написал «всмъхъ». Видимо, он стремился придать слову форму наречия, создать своеобразный грамматический неологизм, потом отказался от этого намерения и во всех последующих рукописных и печатных версиях текста этого неологизма нет.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф — ИМЛИ, без даты; еще один автограф — РГАЛИ, без даты, был выполнен для А.Ярмолинского в 1922 г. во время пребывания автора в США. Датируется по наб. экз., где было первоначально помечено — 1921 г., но затем исправлено на 1918 г.
Высоко оценил стихотворение Д.Н.Семеновский. Отметив в специальной статье о Есенине, что его дарование «развертывается удивительно быстро и пышно», он полностью привел стихотворение, предварив его словами: «Печатью настоящей художественной зрелости отмечены его последние стихотворения, вошедшие в имажинистский сборник «Плавильня слов». Они немного похожи на фетовские мотивы, но на свой, есенинский лад. Сближает с Фетом Есенина и кажущаяся небрежность языка, и его воздушность, его прихотливость. Очень удачно клюевское сравнение есенинского стиха с ветром. Мертвых стихов у Есенина нет. Каждый его стих — с крыльями» (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1920, 11 марта, № 56). Сходно комментировал строки из этого стихотворения в рецензии на Т21 А.Н.Толстой: «Есенину присущ этот стародавний, порожденный на берегах туманных, тихих рек, в зеленом шуме лесов, в травяных просторах степей, этот певучий дар славянской души, мечтательной, беспечной, таинственно- взволнованной голосами природы… Он весь растворен в природе, в живой, многоголосой прелести земли… Живи Есенин триста лет тому назад, сложил бы он триста чудесных песен, выплакал бы радостные, как весенний сок, слезы умиленной души; народил бы сынов и дочерей и у порога земных дней зажег бы вечерний огонь, — вкушал бы где-нибудь в лесном скиту в молчании кроткую и светлую печаль» (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 1, январь, с. 16–17).
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Автограф — РГАЛИ, без даты, парный к автографу «Я покинул родимый дом…», хранящемуся также в РГАЛИ, с пометой неустановленного лица: «Оба стихотворения, писанные рукой Есенина, получены от него в 1920–1921 гг. в Книжной лавке поэтов на Никитской». В наб. экз. датировано 1918 г.
Авторская датировка оспаривается С.И.Субботиным: «Примерно в то же время <т. е. во второй половине 1919 г.> Есенин познакомился с клюевским двухтомником „Песнослов“, выпущенным в свет во второй половине 1919 года, и, конечно, прочел посвященный ему цикл из четырех стихотворений во второй книге этого издания. Думается, стихотворение Есенина „Теперь любовь моя не та…“ с посвящением Клюеву, обнародованное в 1920 году, явилось откликом на клюевскую книгу. В этом убеждают явные параллели и переклички строк послания Есенина не только со стихотворениями цикла, посвященного ему, но и с другими стихами второй книги „Песнослова“» (сб. «В мире Есенина», М., 1986, с. 518).
В тексте Есенина отчетливо слышны отзвуки таких стихотворений Клюева, как «Избяные песни» («ты сердце выпеснил избе», «в окошко не увидеть рая»), «Песнь Солнценосца» («тебе о солнце не пропеть»), таких строк из «Подонного псалома», как «Где лежат два ключа золотые» («кому ж твои ключи ты золотил поющим словом»). Образы вестника в ночи («и тот, кого ты ждал в ночи») или падающей звезды («грустя и радуясь звезде») встречаются во многих стихах Н.А.Клюева — см., например, «Ожидание» («Встань, пробудися, душа, — // Светлый ездок у ворот!»), «Святая быль» («Мое платье — заря, венец — радуга, // Перстни — звезды, а песни, что вихори…»), «Февраль» («Он полуночную звезду перековал на сталь») и мн. др. Иными словами, параллели возникают со стихами, которые были опубликованы и стали хорошо известны Есенину задолго до «Песнослова». Единственное, пожалуй: одна рифма в стихотворении Есенина («тужишь — лужи») может восприниматься как в какой-то степени близкая к клюевской рифме из «Песнослова» («лужи — недужит») в стихотворении «Бумажный ад проглотит вас…», обращенном к Есенину. Но вряд ли это сходство можно рассматривать как «явную параллель».
«Теперь любовь моя не та…» легко и естественно занимает свое место именно среди произведений Есенина конца 1918 г. После резкого публичного выпада Н.А.Клюева в «Елушке-сестрице…» и не менее резкого, но не публичного ответа ему (см. прим. к «Тучи с ожерёба…» и «О Русь, взмахни крылами…») у Есенина начало расти понимание своих творческих расхождений с Н.А.Клюевым. Он не делал из этого тайны, говорил об этом с А.А.Блоком, В.С.Миролюбовым, другими литераторами. В марте 1918 г. Н.А.Клюев писал В.С.Миролюбову: «Благодарение Вам за добрые слова обо мне перед Сережей, так сладостно, что мое тайное благословение, моя жажда отдать, переселить свой дух в него, перелить в него все свои песни, вручить все свои ключи (так тяжки иногда они и единственный может взять их) находят отклик в других людях. Я очень болен, и если не погибну, то лишь по молитвам избяной Руси и, быть может, ради „прекраснейшего из сынов Крещена Царства“» (цит. по «В мире Есенина», М., 1986, с. 514–515; публ. С.И.Субботина). Вполне вероятно, что Есенин был знаком с этим письмом или же нечто сходное писал ему сам Н.А.Клюев: открыто корреспондируются с письмом строки «О друг, кому ж твои ключи…».
В конце 1918 г. в «Ключах Марии» он писал о Н.А.Клюеве: «Сердце его не разгадало тайны
