устали и побаливали, я перегрузил их в последние дни.
Когда я шел в город, просветы в облаках медленно двигались в сторону большой земли. Для половины седьмого было довольно темно, над сухой землей был летний полумрак. Несколько птиц сонно заворочались, когда я проходил мимо. Их много сидело на проводах телефонной линии, идущей на остров по тонким столбам. Овцы издавали свое безобразное, отрывистое блеяние, ягнята им отвечали. Птицы сидели на столбах ограды из колючей проволоки, где клочки грязной шерсти обозначали овечьи следы. Не смотря на всю воду, которую я выпил за день, моя голова снова начала тупо болеть. Я вздохнул и продолжал идти сквозь медленно уменьшающиеся дюны, мимо неровных полей и неправильной формы пастбищ.
До того, как я совсем прошел дюны, я сел на землю, прислонился спиной к дюне и вытер лоб. Я стряхнул каплю пота с пальцев, посмотрел на неподвижных овец и торчащих на столбах птиц. Услышал звон колоколов, доносящийся из города, вероятно, из католического собора. Или прошел слух, что их проклятые собаки в безопасности. Я хмыкнул, издал звук вроде смешка, посмотрел над травой, высохшими кустами и сорняками на колокольню Шотландской Церкви. Я почти видел библиотеку. Я чувствовал, как жаловались на усталость мои ноги, зря я сел. Когда я встану и пойду, ноги будут болеть. Черт возьми, я знал, я просто откладываю визит в город, так же как я откладывал момент выхода из дома после звонка моего отца. Я оглянулся на птиц, похожих на ноты, нарисованные вдоль тех же проводов, которые принесли новость. Я заметил: птицы избегали садиться на одну из секций между двумя столбами.
Я нахмурился, огляделся, нахмурился опять. Я поискал бинокль, но только ощупал собственную грудь — я оставил его в доме. Я встал и пошел по неровной земле, в сторону от дорожки, побежал трусцой, потом побежал, наконец припустил изо всех сил через сорняки и тростник, перепрыгнув загородку на пастбище, где вскочили и разбежались, грустно блея, овцы.
Пока я добежал до проводов, я запыхался.
Линия была порвана. Перерезанный недавно провод выделялся на фоне дерева столба на большой земле. Я посмотрел вверх, убедившись, что это не глюк. Ближние птицы взлетели и, крича темными голосами в почти неподвижном воздухе, кружились над высохшей травой. Я сбежал к столбу, который стоял на другой стороне залива, на острове. Ухо, покрытое короткой черно-белой шерстью, еще сочащееся кровью, было прибито к столбу. Я дотронулся до уха и улыбнулся. Стал дико оглядываться, но быстро успокоился. Посмотрел в направлении города, где торчала как обвиняющий палец колокольня.
“Ты, лживый ублюдок”, — выдохнул я и пошел на остров, набирая скорость, выключив тормоза, стуча по утоптанной тропке, взбежал на Прыжок и перелетел через него. Я кричал, потом заткнулся и стал расходовать дыхание только на бег.
Я добрался до дома покрытый потом, взбежал на чердак к окну, остановившись проверить телефон. Он был мертв. На чердаке я быстро осмотрел округу в бинокль, собрался, приготовился, проверил. Сел на стул, включил радио и продолжал наблюдать.
Он был где-то там. Слава Богу за птиц. Мой желудок радовался, посылая по телу волну нутряной радости, я задрожал, не смотря на жару. Лживое старое дерьмо, он пытался выманить меня из дома, поскольку
Я сделал несколько глотков из еще прохладного кувшина с соком, съел яблоко, немного хлеба с сыром и продолжил осматривать местность. Солнце садилось, облака смыкались, быстро темнело. Теплые потоки воздуха от земли, которые открыли щели в облаках, умирали, и серое бесформенное одеяло, висевшее над холмами и равниной, становилось плотнее. Я опять услышал гром, и в воздухе появилось что-то острое и угрожающее. Я был взвинчен, я продолжал ждать телефонного звонка, хотя и понимал его невозможность. Сколько времени понадобится моему отцу, чтобы понять мое опоздание? Упал ли он где- нибудь в канаву или уже шел, шатаясь, во главе городского ополчения, которое несло факелы и собиралось линчевать Убийцу Собак?
Неважно. Даже при таком свете я бы увидел любого и вышел бы, чтобы приветствовать брата или убежать из дома и спрятаться на острове, если бы появились линчеватели. Я выключил радио, надеясь услышать крики на большой земле и напряг глаза, пытаясь рассмотреть землю в затухающем свете. Потом я сбежал вниз, на кухню и упаковал небольшой ужин и положил его в полотняный мешочек на чердаке, это на случай, если мне придется уйти из дома и я встречу Эрика. Он может быть голодным. Я дома и я его встречу. Я сел на стул, стал рассматривать тени на темнеющей земле. Далеко, у подножия холмов, по дороге двигались огоньки, переливаясь в полумраке, они сверкали сквозь деревья, как нерегулярные маяки, они огибали холмы или поднимались на них. Я потер глаза и потянулся, пытаясь выгнать усталость из всего тела.
Подумав, я положил обезболивающее в мешок, который я возьму в случае необходимости с собой. При такой погоде у Эрика может начаться мигрень, и ему понадобится лекарство. Надеюсь, у него ничего подобного с собой не было.
Я зевнул, раскрыл глаза пошире, съел второе яблоко. Неясные тени под облаками стали темнее.
Я проснулся.
Было темно, я сидел на стуле, скрещенные руки лежали под головой на металлической раме окна. Какой-то шум в доме разбудил меня. Секунду я посидел, чувствуя как колотится мое сердце, а спина протестует против позы, в которой ей пришлось быть так долго. Мне стало больно: кровь пробиралась в клетки рук, куда ей был затруднен доступ весом головы. Я тихо и быстро обернулся на стуле кругом. На чердаке было темно, я ничего не видел, Я нажал кнопку на моих часах и обнаружил, что было пять минут двенадцатого. Я проспал несколько часов. Идиот! Я услышал, как кто-то ходил внизу, нечеткие шаги, закрылась дверь, другие звуки. Разбилось стекло. Я почувствовал, как волосы на шее встали дыбом второй раз за неделю. Я сжал челюсти и приказал себе прекратить бояться и
Я слез со стула, осторожно пошел в направлении двери, нащупывая дорогу по неровностям кирпичей трубы от камина. Я остановился, достал из штанов подол майки и опустил ее висеть, так она скрывала прикрепленный к ремню нож. Я тихо опустился в темный проем. Внизу лестницы, в холле был свет, он отбрасывал странные тени, желтые и неясные, на стены вокруг лестницы. Я подошел к перилам и посмотрел вниз. И ничего не увидел. Шум прекратился. Я понюхал воздух.
Я почувствовал запах дыма и паба, запах выпивки. Должно быть, отец. Я ощутил облегчение. Тут же я услышал, как он вышел из столовой. За ним, подобно реву океана, выплыл шум. Я отошел от перил и стоял, прислушиваясь. Отец шатался, натыкался на стены и спотыкался на лестнице. Я слышал, как он тяжело дышал и что-то бормотал. Я слушал, ждал, пока поднимется вверх запах и звук. Я стоял и постепенно смог успокоиться. Отец дошел до первой площадки, где стоял телефон. Потом неуверенные шаги.
“Франц!”, — закричал он. Я стоял тихо и не ответил. Полагаю, чисто инстинктивно или по привычке, я часто делала вид, будто меня нет там, где я есть и слушал, когда люди думали, что никого
