– Извини, но она и в самом деле очень странная, сбежала, какой толк… и какая тебе радость от такой семейной жизни?

– Никакой. У меня и не было настоящей семейной жизни.

– Ты, наверное, ее боишься. Она страшная, как утопленница.

– Нет, она ангел.

– Но какой-то жуткий…

– Именно.

– Мне ее жаль. Самое плохое в жизни – стать ненормальным.

– Верно.

– Ты хотел детей?

– Детей, с ней? Да ты что!

– Налей себе виски, дорогой.

– Нет с ней ни опоры, ни опеки… А я ее и опора, и опека.

– Тебе нужна жена сильная, как конь.

– Будь моим конем, Митци, – рассмеялся Остин. – Разреши тебя оседлать, и помчимся в Виннипег, где будем жить-поживать долго и счастливо.

– Если бы ты только захотел!

Остин вместе с креслом подвинулся еще ближе. Положил голову на крепкое, теплое, ядреное плечо. Через ткань платья он почувствовал губами теплоту кожи и задрожал.

– Ах, Остин…

– Говори дальше, мой першерон.

– Я и в самом деле твой першерон?

– Я свинья, ты свинарка, прекрасная пара.

– Нет, нет, мы сейчас почти как боги.

– Мы так близки сейчас и можем говорить обо всем.

– Прошу, расскажи мне обо всем. Бьюсь об заклад, что с Дориной у тебя в постели ничего путного не выходило.

– Правда. Отсюда отчасти все неприятности.

– У нас все было бы как надо. Ты, наверное, чувствуешь?

– Ты тоже можешь почувствовать, если хочешь.

Он взял ее руку и положил туда, где она могла почувствовать. Снял очки. Оба со вздохом закрыли глаза. Сначала колено, а потом и рука Остина проникла под голубое платье. Он поднял голову и начал елозить губами по щеке Митци.

Через несколько минут Остин очнулся. За дверью что-то загрохотало. Такой грохот мог означать только одно: кто-то скатился по ступенькам до самой входной двери. Остин вскочил. Он чувствовал себя пьяным и грязным. Накинул пиджак. Вышел на площадку и включил свет.

Внизу, скорчившись, лежала Дорина. Взгляд ее был устремлен вверх, на него. Потом она дернула ногой, встала на колени, поднялась. Будто парализованный, Остин глядел на судорожно двигающиеся ноги, растрепанные волосы, руку, вцепившуюся в сумочку, маленькую ступню, шарящую потерянную туфлю. Потом что-то завертелось, что-то взорвалось, и она исчезла, только хлопнула громко входная дверь.

Остин бросился вниз по ступенькам. Споткнулся обо что-то – сумка, брошенная в темноте. Дверь не сразу подалась, будто ее заклинило, но все же распахнулась. И прямо в лицо – жаркая чернильная ночь. Вдалеке, кажется, еще слышался стук каблуков. И он побежал следом.

Огляделся по сторонам. Кажется, никого. Звук шагов как будто еще звучал, но оранжевый свет фонарей ослеплял его, мешая видеть. Остин задыхался в плотном воздухе, хотел выкрикнуть ее имя, но не получилось, горло словно что-то сдавило, и идти было трудно, будто ноги связаны резиновыми шлангами. Он дошел до перекрестка, все время оглядываясь. Легкие танцующие шаги цокали впереди.

– Дорина! Подожди!

И он снова побежал.

И тут чернота над ним неожиданно еще больше сгустилась. Что-то огромное, ужасное вылетело из тьмы и как будто село ему на голову. Остин закричал в ужасе, стал всматриваться во тьму, но не видел ничего, кроме ночи и фонарей. Тут в воздухе опять что-то закипело, и сверху что-то сильно его ударило. Боль пронзила лоб, а удар был такой, что он покачнулся. Его охватил страх. Кто это мог быть? Мститель? А может, призрак, родившийся в глубине его сознания? Он побежал и остановился, потому что увидел это – ужасную маску, совсем рядом со своим лицом. Овальную, плоскую, крючковатый нос, горящие глаза…

Позади виднелась куча кирпичей. Заслоняясь правой рукой, Остин схватил кирпич и замахнулся. Существо сделало круг и снова начало приближаться, целясь ему в голову. Остин метнул кирпич.

Пронзительный писк ударился в мрачный свод ночи. Какой-то автомобиль затормозил возле кучи кирпичей.

– Что тут случилось? – раздался испуганный голос.

Остина вдруг окружили люди.

– Я обо что-то ударился.

– Это какая-то птица.

– Слава Богу, я думал, ребенок.

– Голубь?

– Да нет же, это сова, огромная.

– О Боже, наша милая красивая совушка!..

– Вы переехали нашу сову!

– Водитель не виноват. Вот этот человек убил нашу сову кирпичом.

– Грудная клетка вдребезги!..

– Ой, какая жалость!

– Но сова была опасна, однажды на девушку напала.

– Такое случается, когда они охраняют гнезда.

– Этот ужасный тип убил нашу сову кирпичом.

– Убийца!

– Такая красивая, даже смотреть жалко…

Мертвая сова лежала на тротуаре под фонарем. Кто-то осторожно взялся за ее крыло, раскрывая веером красивые, блестящие перья.

Остин сел на ступеньки и заплакал.

Вернувшись с собрания Королевского общества керамики, Мэтью приводил в порядок свою коллекцию. На какое-то время забыл даже о Нормане Монкли, по поводу которого переживал весь день. Он приобрел несколько вместительных горок красного дерева и, убрав из ниш в зале стоявшие там овальные столики, установил вместо них горки. Теперь расставлял на полках самые любимые предметы. Тарелки династий Сун и Тан лежали все вместе на столе в гостиной. Несколько самых любимых вещиц он решил оставить дома, а остальные отдать на некоторое время в музей Фицвильяма. Но выбрать оказалось довольно трудно. Он стоял, держа за носик изящный чайничек из famille noire. [6] Безусловно, образцы фарфора эпохи Мин и Тан превосходны, а Сун в этом смысле еще прекрасней, но по абсолютной легкости ничто не сравнится с фарфором династии Цинь.

Кто-то настойчиво звонил в дверь. Мэтью нахмурился, спрятал чайничек в горку и закрыл дверцу. Кто может добиваться в такое позднее время? Грейс и Людвиг в Ирландии. Кто же это?

Он нарочито неторопливо подошел к двери и открыл как раз в ту секунду, когда снова зазвучал звонок. Выглянул, стараясь разглядеть: кто же там в темноте?

На пороге стояла молодая женщина. В широко открытых глазах застыл испуг. Это была Дорина.

– Входи, детка!

Он не видел Дорину много лет. Помнил ее робкой, худенькой девочкой, школьницей, с короткой светло- каштановой косичкой. И вот снова она перед ним, почти не изменившаяся – с короткой косичкой, в плащике, без чулок, робко смотрит на него, прижимая к груди сумочку. И тихо моросит дождь.

– Дорина, заходи, ты же промокнешь.

Старый дипломат, как старый солдат, всегда сохраняет спокойствие.