- Нет, просто я наблюдательный. Это моя...

- ...работа, - закончила она за него. - Наблюдение, а не воображение.

- Правильно. И Уэйн тоже выглядит влюблённым в неё. Джоанна села на место водителя и дала двигателю немного поработать, чтобы он прогрелся.

- Но будет ли он хорош для неё? - спросила она Алекса.

- Он один из моих лучших людей. Я только что продвинул его по службе. Он честный, надёжный, умный. Но будет ли она хороша для него?

- Она чудесная женщина, - сказала Джоанна. - Я люблю её и не хочу увидеть её несчастной.

Алекс рассмеялся и сказал:

- Мы сидим здесь и торгуемся, как две свахи Марико.

В начале поездки через город Джоанна была счастлива. Она шутила об отчаянных американских мужчинах, которые ищут себе женщин на другом конце света. Однако, по мере того, как они подъезжали к офису доктора Инамури, её настроение менялось. Она стала молчаливой. Печальной. Угрюмой. К тому времени, когда она припарковала машину за полквартала до здания, где находился кабинет доктора, Джоанна выглядела так, как будто она слушала зловещий хор пророческих духов, нашёптывающих ей только дурные вести о её будущем.

Алекс взял её за руку. Рука была влажной и прохладной.

- Я боюсь, - сказала она.

- Я буду с тобой.

- Что, если доктор сумеет помочь мне вспомнить лицо и имя человека с механической рукой?

- Будем надеяться, что да.

- Но если у нас будет имя, тогда мы будем искать его, да?

- Мы обязательно это сделаем.

- И когда мы найдём его...

- Это будет, как сказала вчера Марико: когда ты, наконец, найдёшь его, он не будет и наполовину так ужасен, как в твоём кошмаре.

- И как сказала я, хотелось бы, чтобы это было так.

- Доктор ждёт. Нам не стоит опаздывать.

- Я готова, - сказала Джоанна.

Она задрожала.

Когда они вошли в приёмную доктора Инамури, Алекс почувствовал себя так же неловко, как и Джоанна. Ему очень хотелось повернуться и уйти.

Алекс Хантер не любил докторов: терапевтов, педиатров, хирургов, окулистов, урологов и всех прочих специалистов, даже дантистов, он не любил их всех в равной мере. В детстве ему часто приходилось общаться с докторами. Нередко его родители были настолько грубы с ним, что причиняемые ими повреждения нельзя было оставить незамеченными. Если синяки могли зажить сами по себе и ссадины можно было оставить без внимания, то сломанные кости, очень глубокие порезы и выбитые зубы требовали умелых рук врачей. Его мама не отводила его к одному и тому же доктору более двух раз, потому что боялась, что у кого-нибудь могут возникнуть подозрения насчёт бесконечного потока 'несчастных случаев', в которые попадал Маленький Алекс. И у неё всегда была в запасе сказка для доктора: 'Маленький Алекс гулял и упал с лестницы. Маленький Алекс упал с качелей на площадке. Маленький Алекс стащил кастрюлю с кипятком с плиты, когда я отвернулась, и я никогда не прощу себе эту безалаберность: ведь я знала, что он был в кухне. Маленький Алекс играл с ножом, когда я не видела, хотя я тысячу раз говорила ему не трогать острые предметы: ножницы, ножи, иглы и т. д., но, конечно, он не послушался меня - теперешние дети думают, что они все знают'. А Маленький Алекс подтверждал её истории, потому что боялся, что доктора не поверят ему, если он осмелится рассказать правду, и когда они вернутся домой, родители закатят взбучку ещё более худшую, чем та, что привела его к врачу. Большинство докторов выслушивало выдумки его мамаши без тени подозрения, возможно, потому, что они хотели им верить. Если бы они не верили, это принесло бы им неприятности и беспокойство, чего ни один из них не желал. Некоторые из них, казалось, видели обман, но ни у кого не хватило мужества действовать. Маленький Алекс никак не мог понять, почему они оставались безучастны, но по мере того, как он подрастал, начал понимать, что они беспокоились о том, что Большой Алекс мог привлечь их к суду за клевету. По тем примерам, с которыми ему приходилось сталкиваться, он знал, что Большой Алекс был неуправляем, когда судил какого-либо представителя медицинской профессии. Как бы то ни было, Маленький Алекс не любил докторов и вообще чувствовал себя неуютно, когда бывал в их обществе.

Доктор Оми Инамури, казалось, был исключением. Ему было около пятидесяти, стройный, на дюйм ниже Джоанны, с лёгкими морщинками, похожей на бумагу кожей и тёплыми карими глазами. Его улыбка была быстрой и щедрой. В своей работе он использовал все - глаза, голос, жесты, то, как он наклонял голову, когда слушал их, - множество приёмов поведения, чтобы убедить, что он глубоко интересуется пришедшими к нему, и через пять минут Алекс поверил ему. Внутренняя отделка приёмной была успокаивающе уютной. Маленький письменный стол располагался в углу. Одна стена была от пола до потолка занята полками, полностью заставленными книгами, другая стена затянута гобеленом, изображающим покрытую лесом горную страну, водопад и реку, по которой к деревушке, примостившейся у подножия водопада, плыли лодки со сложенными парусами. Пушистый ковёр был коричневого цвета. Алекс удивился, не увидев в кабинете традиционной для приёмной психоаналитика кушетки. Что касается мебели, там был низкий кофейный столик, вокруг которого располагались четыре кресла. Кресла были бежевого и темно-бордового цвета и очень удобные. Сделанные из сосновых дощечек ставни на обоих больших прямоугольных окнах были закрыты. Непрямое, мягкое электрическое освещение приятно расслабляло. Воздух был пронизан сладким, едва уловимым ароматом, который Алекс попытался определить - возможно, это запах лимона.

Алекс и Джоанна сели в бежевые кресла, а Инамури сел в одно из бордовых. Они рассказали ему о деле Шелгрин. Доктор был тронут и отнёсся к ним очень хорошо. Он сумел понять, почему они не захотели обнародовать своё открытие, точнее, почему они не осмелились обнародовать его - они не могли этого сделать, пока не узнают побольше о людях, ответственных за это чудовищное превращение. Инамури был сдержанно оптимистичен по поводу лечения гипнозом.

- Однако, - сказал доктор, - здесь есть одна проблема. Обычно я не применяю гипноз, пока не проведу основательную подготовительную работу с пациентом. Я пришёл к выводу, что лучше всего начинать с обязательных стандартных тестов, ряда случайных бесед, диалогов, хорошо знакомых вопросов, какие обычно задают психиатры. Я продвигаюсь вперёд медленно и в совершенстве исследую проблемы моего пациента, как те, которые есть на самом деле, так и те, что существуют только в его воображении. Это продолжается до тех пор, пока я не установлю истинное положение вещей. И только тогда я использую гипноз, если к этому есть показания. Но прежде, чем я смогу сделать для вас, мисс Ранд, всё, что в моих силах, я должен хорошо вас узнать: что вы любите и не любите, ваши радости, страхи, тревоги, что угнетает вас, что поднимает ваш дух, тысячу и одну вещь о вас. И если я не получу всю эту информацию, я не буду знать, как лучше всего применить к вам гипноз. Я не буду знать точные моменты вашего прошлого, на которые следует воздействовать гипнозом. Вы понимаете, что все это требует времени. Недели. Даже месяцы. А вы, как я понимаю, хотите начать сразу с гипноза.

- Я понимаю, что обычно вы продвигаетесь медленно, - сказала Джоанна, - и понимаю, почему. И ценю ваш подход к пациенту. Но у нас нет этих недель и месяцев.

Алекс произнёс:

- То, что эти люди сделали с Уэйном Кеннеди, надо рассматривать как предупреждение. Они дают нам только день или два, чтобы извлечь из этого урок. Когда же они увидят, что мы не испугались, они предпримут что-нибудь ещё более жестокое с Джоанной или со мной. Может быть, даже с Марико.

Доктор нахмурился.