несмотря на дрожь, охватившую его, расстегнул их, и коснулся её, и страстно застонал в то же мгновение, что и она. Затем он сгрёб её груди и нажал большими пальцами на затвердевшие соски. Алекс почувствовал больше, чем желание, больше, чем похоть, больше, чем страсть, почувствовал все это плюс что-то новое, и вдруг он резко понял, что думает - люблю, люблю, я люблю её. И тут он вспомнил своих родителей (их заверения в любви, которые быстро и неизбежно сменялись криками, руганью, рукоприкладством, болью) и, вспомнив всё это, он почувствовал себя напряжённым: качество их поцелуев изменилось, изменилось настроение, и Джоанна тоже это почувствовала, настолько, что они отпрянули друг от друга.

- Алекс?

- Я смущён.

- Разве ты не хочешь меня?

- О, да.

- Так чем же ты смущён?

- Тем, что мы можем быть вместе.

- Разве я не дала тебе это ясно понять?

- Я имею в виду более длительный срок.

- Это не на одну ночь.

- Я знаю. Это я и имею в виду.

Она поднесла руку к его лицу.

- Пусть будущее само о себе позаботится.

- Я не могу, Джоанна. Я должен знать.

- Что?

- Что ты ожидаешь?

- От тебя?

- Я имею в виду... что ты думаешь о том, что у нас может быть.

- Все. Если ты захочешь.

- Я не хочу разочаровать тебя.

- Ты не разочаруешь меня, дорогой.

- Разочарую.

- Нет, нет.

- Разочарую.

Она улыбнулась.

- Ты хочешь сказать, что определённо настроен разочаровать меня?

- Джоанна, я не шучу.

- Я понимаю. Но почему?

- Ты не знаешь меня.

- Я знаю достаточно. - Я нравственный калека.

Алекс сам удивился, что сказал это. Позволил себе сказать. Верил ли он все ещё в это? Права ли Марико?

- Мне кажется, что весь направлен на меня, - сказала Джоанна.

- Я никогда не говорил: 'Я люблю тебя'.

- Но я догадалась.

- Я хочу сказать, что я никому никогда не говорил эти слова.

- Хорошо. Тогда я буду первая.

- Но...

- Что но?

- Я не уверен, что смогу сказать их тебе. Вот в чём дело.

- Понимаю, - произнесла Джоанна.

- Нет. Ты не понимаешь, Джоанна. К тебе я испытываю большее чувство, чем когда-либо чувствовал к кому бы то ни было, но, однако...

Он рассказал ей о своих родителях. Ей он открыл даже больше, чем предполагал, что может открыть другому человеку. Почти час он говорил, не переставая, вытаскивая на свет как близкие, так и давно забытые детали своего кошмарного детства. Он вспоминал, как его отец и мать мучили его. Синяки. Разбитые губы. Подбитые глаза. Выбитые зубы. Сломанные кости. Порезы. Все с руганью, криками. Оскорбления, жестокие истязания. Однажды его ошпарили кастрюлей кипятка, до сих пор у него между лопатками остался след от этого ожога. Он вспоминал те разы, когда на день, два, три его запирали в тесном чуланчике. Вначале его голос был переполнен ненавистью, но постепенно она заметалась печалью. И хотя он никогда не позволял себе расслабиться, этой ночью он плакал, плакал около Джоанны. Вся копоть, накопившаяся в нём, эта отрицательная память, как раковая мерзость, изливалась из него подобно тому, как на исповеди грех выходит из кающегося. Когда он, наконец, остановился, иссякнув, Алекс почувствовал себя чище и свободнее, чем когда-либо в жизни.

Она поцеловала его в глаза.

- Извини, - сказал он.

- За что?

- Я никогда не плачу.

- Это часть твоей беды.

- Я не хочу доставлять своему окружению радость видеть меня плачущим, поэтому я научился держать все внутри себя.

Она целовала его лоб, нос, щеки.

- И это мужчина, которому ты доверилась, чтобы он помог открыть правду о тебе, - произнёс Алекс, покачивая головой. - Ты все ещё доверяешь ему?

- Больше всех на свете. Сейчас он выглядит человеком.

- Ты действительно какая-то...

- Какая, например?

- Чудесная.

- Скажи мне ещё что-нибудь.

- Красивая.

- Я люблю тебя, Алекс.

Он попытался ответить, но не смог.

Она целовала его в уголки губ.

- Люби меня, - произнесла она.

- Но если я...

- Я не прошу прямо сейчас, физически.

- Никто из нас не хочет одного без другого.

- Лучше пусть это свершится, когда ты обретёшь душевный покой.

- Много лучше, - согласился Алекс.

- ...но всё-таки и сейчас это будет неплохо. И нам надо это.

- Да, нам надо, но вряд ли мы это примем, - сказал Алекс, хотя искушение было уже на грани того, что он мог вынести. С тобой я чувствую себя по-другому. Особенно. С тобой я хочу дождаться, пока смогу сказать тебе те три коротких слова и подразумевать именно то, что говорю. До конца жизни я пронесу нашу первую ночь, всю до мельчайших подробностей, и с этой минуты я намерен изжить из себя все воспоминания, кроме хороших.

- Тогда я подожду, пока ты скажешь.

- Скоро.

- Но сейчас приляг со мной.

Алекс выключил свет.

Они лежали рядышком на кровати в тусклом полумраке. Уже за закрытыми шторами светило утреннее солнце, но в комнату его проникало мало. Пока день постепенно входил в свои права, они проводили минуты, прижимаясь друг к другу и целуясь почти целомудренно. Алекс подумал, что ощущение было странным и приятным, но не особенно сексуальным. Они ещё не были любовниками, они были как животные