взлетели по расписанию и взяли курс на юг. Слева по курсу виднелись венчанные снежными шапками горы. Под нами простиралась влажная зеленая шерсть беспредельных лесов. Направо, к западу, полускрытый туманами, обозначался лабиринт островов и скалистых проток, напомнивших мне о Скандинавии — либо скандинавских пейзажах, виденных на фото или на холстах. Впрочем, нынче можно увидеть почти все на свете по цветному телевизору... кретино... скопу?..

Я просто отметил, что утесистый, поросший сосняком и ельником архипелаг очень смахивает на совсем иную страну.

Хотя, пожалуй, над похожей, коль скоро не той же самой, местностью довелось лететь недели две назад, в обществе покойного Герберта Вальтерса, но об этом злополучном путешествии ничего припомнить не удавалось. Двигатели ревели, мы неслись вперед, и я испытывал странное, не слишком неприятное предвкушение. Нет, не надежду, что погребенная в глубинах мозга память внезапно вернется нежданным подарком свыше. Я и так уже получил от подсознания все, что можно было. О прочем доведется гадать, остальное следует восстанавливать самому. К лешему нелюбезные умственные службы! Их добром просили, честью уговаривали! Обойдемся и собственными силами! Мне, можно сказать, бросили вызов. Уважающий себя субъект обязан управляться с настоящим, не рассчитывая на подмогу из прошлого. Ежели это, черт побери, по плечу новорожденному младенцу, я не намерен оказаться хуже малыша!

— Кстати, — спохватился я, поворачиваясь к спутнице, — а куда мы направляемся? В Сиэтл? Китти рассмеялась, пожала мое запястье.

— Нет, милый, не к тебе, а ко мне домой. Прямиком в Ванкувер.

— Похищение человека, — ухмыльнулся покорный слуга. — Если не путаю, карается смертной казнью.

— Но ты ведь не против, дорогой? Бывал у меня прежде, побываешь сызнова. По крайней мере, несколько дней тебе нужен покой и соответствующий уход.

— Конечно, — сказал я. — А ты хорошо готовишь?

— Не беспокойся. Раньше одобрял, и теперь не разочаруешься.

Я и не беспокоился ни о чем, ломимо самой сидевшей рядом девушки. Не шибко она соответствовала образу умной журналистки и уступчивой любовницы — тем паче, любовницы, надеявшейся в урочный час обратиться женой.

Еще доводилось призадуматься о навестившей меня китаянке, чье имя Китти не упомянула вообще ни разу. Китаянка тоже вела себя не самым естественным образом. Ее народ злопамятен отнюдь не меньше любого другого — даже, наверное, чуточку больше. И все-таки бывшая подружка, жестоко мною оскорбленная дщерь мстительного Востока, пролетела пят сотен миль, дабы утешить страждущего изменника и снять с его подлой души тяжелое бремя.

Так она уверяла.

Рассуждать в подобном ключе было, безусловно, вопиющей гнусностью — но бедный, оглушенный, беспамятный мозг не мог отделаться от навязчивой мысли, что, вернее всего, девица проведала о моей амнезии и примчалась проверить, какие сведения мистер Мэдден способен восстановить в извилинах, а какие нет. Это наталкивало на законный вопрос: а на кой ляд Салли Вонг понадобилось наличие моих воспоминаний или отсутствие оных? Да, она служила в компании, предоставившей самолет и пилота. Сказала, будто амурничала с Гербертом Вальтерсом. Только ежели призадуматься по-настоящему, следовало признать любопытный факт: ни малейшего свидетельства, что Герби Вальтерс действительно погиб, не обнаруживалось. А единственной достоверно зарегистрированной жертвой катастрофы был я сам. Рассматривая события под этим углом зрения, который, кажется, никому иному и в голову не пришел, я обнаружил уйму преинтересных возможностей, каждая из коих определенно грозила моему здоровью и благополучию.

Я решил вернуться к отправной точке своих рассуждений, сиречь, к беседе с доктором Лилиенталем, поведавшим: когда Вашингтон запросили об отпечатках моих пальцев, соответствующие ведомства вполне официально сообщили, что отпечатки принадлежат П. Мэддену. А одной из немногих автобиографических подробностей, известных П. Мэддену, наверняка была следующая: он родился и рос в качестве М. Хелма.

Вдруг в позабытом прошлом этот мистер Хелм по неизвестному — всего скорее, преступному — поводу переменил имя? Да так переменил, что ни в единой правительственной картотеке не сохранилось ничего, кроме новых данных о новоявленном Поле Мэддене?

Фу! Неосуществимо. И немыслимо. И невозможно для заметающего следы одиночки. Несколько лет я служил газетным репортером. Водил автомашину. Платил налоги. Должны были, обязаны были наличествовать груды записей, касавшихся Мэттью Хелма, юного фотографа. Не имея понятия, брали у меня когда-нибудь отпечатки пальцев или нет, я все же резонно рассудил: при подобном роде занятий хоть однажды, а требовалось разрешение властей, удостоверение, пропуск — ибо Новая Мексика буквально кишит секретными объектами. Отпечатки пальцев Мэттью Хелма безусловно покоились в архивах, вместе с прочими сведениями о его персоне.

Также нельзя было не учитывать высокую вероятность того, что Мэттью Хелм служил в армии; хотя ничего подобного я не припоминал. Короче, все десять отпечатков, с их узорами, завитками и петлями, наверняка и несомненно хранились где-то под ярлыком «Хелм». Но вашингтонский компьютер невозмутимо изрыгнул «Мэдден»...

Оставался единственный разумный вывод.

Я не был заметавшим следы одиночкой. Некто весьма влиятельный и высокопоставленный велел тщательно перепрограммировать электронный мозг, дабы тот указывал на Мэддена, если нажимают кнопку «Хелм».

Отлично. Положение чуток прояснялось. Пожалуй, этот же некто обосновал меня в Сиэтле, снабдив нужными визитными карточками, жилищем, фотокамерами, лабораторией и прочими неотъемлемо сопутствующими прелестями. Создал несуществовавший ранее образ. Легенду.

А задавать себе эдакие труды, производить на свет Божий репортера Мэддена, специализировавшегося на снимках живой природы, могли только затем, чтобы парень спокойно выполнил важное секретное задание... Вопрос: какое именно?

Я скривился. Тут оставалось лишь строить догадки.

До чего же странно, если пораскинуть мозгами...

Лежал спокойнехонько в чистой уютной больнице; предстояла еще, по крайности, неделя тщательного лечения у квалифицированных докторов, которые лишь улыбались и плечами пожимали, когда я спрашивал о сроке выписки... Вдруг — бац! — необъяснимый телефонный звонок, непонятные посетители, непостижимые признания. И врачи начинают лезть вон из кожи, стремясь поскорее избавиться от вашего покорного...

Что приключилось?

Кажется, ничего особенного.

Кто-то, правда, взял и взорвал канадский паром...

— Смотри! — воскликнула Китти. — Мы почти прибыли!

Ванкувер оказался живописным городом, обрамлявшим огромную морскую бухту и, в свой черед, обрамленный белой горной грядой. Аэропорт располагался в равнинной дельте реки Фрэзера, к югу от города, на весьма приличном расстоянии. Поскольку дожидаться, покуда вывезут багаж, было незачем — я прилетел с маленькой дорожной сумкой, где покоились лишь пижама да зубная щетка, а у Китти наличествовал крохотный чемоданчик, отлично умещавшийся меж сиденьями, — такси подкатило тотчас и помчало нас обоих прочь.

— В гостиницу «Ванкувер», пожалуйста, — велела Китти водителю и тесно прижалась ко мне, положив на колени коричневый кожаный ридикюль. Покосилась, пояснила:

— Пересядем в мой автомобиль. Не хотелось бросать малыша на аэродромной стоянке; загнала в гараж гостиницы, уплатила, попросила приглядеть. А к самолету приехала на гостиничном лимузине.

Улицы были влажны после недавнего ливня, однако для разнообразия сквозь тучи пробилось яркое солнце. Ехать пришлось долго, минуя многочисленные длинные мосты. Наступил ясный, погожий день, и все мои предшествовавшие умозаключения показались чистейшей воды бредом. В конце концов, я просто