сухим из воды. Со временем он привык к столь полезным для него самоотверженным проявлениям братской любви и стал считать их чем-то само собой разумеющимся. И вот теперь, стоя в сыром, пахнущем влажной землей мраке чужого сада, он пожал плечами и шепотом ответил Клер:
– Ничего, обойдется. Майк всегда выкручивается. Прыгай же, ради Бога!
За спиной Клер с треском распахнулась дверь.
Клер прыгнула в темноту, угодив прямо в подставленные руки Адама. Прежде чем она успела перевести дыхание, он схватил ее за руку:
– Побежали! Задняя дверь, должно быть, не заперта.
Они стали пробираться вдоль стены к дому, погруженному в тишину. Адам шел впереди, топча кусты, что попадались под ноги.
Наконец стена кончилась. Протянутая вперед рука Адама наткнулась на другую стену, отходившую под прямым углом. Он нащупал окно… снова кирпичи… дальше была дверь. Он нашел ручку, осторожно повернул ее влево и толкнул дверь.
Она открылась.
Втащив Клер вовнутрь, Адам медленно, очень осторожно закрыл дверь. Едва прикасаясь пальцами, он нащупал торчавший в замочной скважине ключ и тихонько, стараясь, чтобы замок не щелкнул, повернул его вправо, затем быстро нащупал засов и задвинул его.
– Адам, мы же забрались в чужой дом! – прошептала Клер.
– Майк всегда выпутывается сам.
– Но ты же сбросил лестницу, так что этим путем он убежать не сможет.
– Твоя бабушка вряд ли обрадовалась бы, если бы ты влипла в какую-нибудь историю.
– А что нам теперь делать?
– Будем сидеть тут до утра. Потом позаимствуем пару пальто и просто выйдем отсюда. Полиция и внимания не обратит.
Адам набросил свой пиджак на плечи Клер. Они сидели на вымощенном каменными плитами полу какого-то подсобного помещения – скорее всего, моечной при кухне. Клер чувствовала в этой непроглядной темноте, что ее трясет от холода и возбуждения. Вся эта роскошная вечеринка с недозволенными развлечениями была частью того образа жизни, который Клер всегда осуждала за пустую трату времени, но как заманчиво и волнующе было на несколько часов ощутить себя принадлежащей к таинственному и порочному миру!
После этого вечера присутствие Адама стало вызывать у Клер ощущение надежности и защищенности. Ей ни разу не пришло в голову, что, не поведи он ее тогда в это рискованное место, не было бы нужды проявлять чудеса героизма для ее спасения.
Глава 9
Четверг, 17 апреля 1958 года
– Вообще-то не стоило бы подавать тебе завтрак в постель, – сказала Шушу, входя с подносом в розовую спальню Аннабел. – Ну, и сколько же сердец ты разбила за вчерашний вечер?
– О! Шушу, дорогая, пожалуйста! Умоляю, не раздвигай шторы. Ой! Это солнце прямо слепит.
– Уже почти полдень. – Шушу безжалостно раздвинула шторы пошире и посмотрела вниз, где под бело-розовыми от цветов ветвями яблонь Элинор возилась со своими анемонами.
Восемнадцатилетняя Аннабел села в постели и потянулась. „Она выглядит старше своих лет', – подумала, глядя на нее, Шушу. Аннабел, с пышной гривой рыжеватых волос, больше других сестер походила на Элинор, какой та была в молодости: тот же спокойный взгляд, те же полные, влажные губы, в уголках которых, казалось, всегда – даже во сне – таилась легкая улыбка.
Дебют Аннабел в свете отличался от дебюта Клер только тем, что Аннабел наслаждалась каждым его мигом. Элинор снова пришлось прибегнуть к услугам леди Рашли, а в виде благодарности взять на себя все расходы по пребыванию леди Рашли в Лондоне в течение бального сезона, а кроме того, подарить ей свою бриллиантовую брошь, которой та откровенно восхищалась всякий раз, когда Элинор надевала ее.
Новая протеже леди Рашли имела огромный успех. Красивую, томную Аннабел постоянно окружали мужчины флирт был, казалось, ее естественным состоянием, и она всегда чуть кокетничала со своим собеседником – будь то почтальон, посыльный из мясной лавки, развозивший заказы на велосипеде, или молодой человек аристократической фамилии, с которым она танцевала. Беспечная, веселая и легкомысленная, она не ограничивала свое общение с мужчинами встречами в бальных залах: частенько происходили уединенные свидания где-нибудь на балконе, подальше от нескромных взглядов, в такси или, ранним утром, в нетопленой темной гостиной лондонской квартиры Элинор.
Таинственность, окружавшая эти запретные забавы, кружила голову Аннабел не меньше, чем неукротимый зов гормонов, бурливших в ее юном теле. Сколь бы утомленной ни чувствовала она себя, уезжая с очередного бала или коктейля, силы и энергия неизменно возвращались к ней, как только мужская рука обнимала ее талию, а твердая, теплая мужская ладонь ложилась ей на плечо, отодвигая мешающие бретели, и спускалась ниже, ниже… и она, отуманенная, вся замирая от рождающегося где-то в глубинах тела трепета, бормотала:
– Нет… не надо… ну правда, не надо… Временами ласки заставляли ее забыться настолько, что она позволяла ухажеру даже то, чего несколькими часами раньше твердо решила не позволять, и тогда его рука, проникнув под подол ее пышного тафтяного платья, скользила по гладкому, обтянутому нейлоном колену, по атласной подвязке, касалась горячей, трепещущей плоти… Но вслед за этим молодой человек, разгоряченный, одурманенный, оказывался на ночной улице, не успев сообразить что к чему и испытывая жестокое разочарование.
– Тебе пора вставать и собираться, – сказала Шушу оборачиваясь.
Элинор, услышав разговор, посмотрела наверх, увидела Шушу в окне комнаты Аннабел и помахала ей. Одетая в костюм для работы в саду, она была сейчас совсем не похожа на ту блестящую Элинор Дав, на ту легенду, в которую она превратилась после смерти Билли. Шушу была просто поражена переменой,
