вследствие воли Дантона.
Правильнее будет сказать, что Дантон их предвидел и – предвидя, использовал.
Простые люди Парижа, которые шли на фронт, чтобы защитить родину, были готовы отдать свои жизни, но не желали действовать вслепую. Они понимали, что революция еще не закончена. Они оставляли в столице своих жен и детей, и на кого же? На подручных Бриссо и госпожи Ролан, которым они не имели никаких оснований верить, в которых уже разглядели своих тайных врагов!
Но это была лишь часть, и притом меньшая часть, беды. Главное горе заключалось в том, что тюрьмы Парижа были до отказа набиты
Между тем законное правосудие бездействовало.
Значит, оставалось правосудие незаконное, стихийное, правосудие, которое, будучи далеким от мести, стремилось лишь к тому, чтобы оградить завоеванное народом.
– Если нам суждено погибнуть, – рассуждали санкюлоты, – пусть прежде погибнут злодеи, хотевшие задушить революцию. Пусть не восторжествуют они над нами, пусть не прольют крови наших близких в наше отсутствие.
Дантон очень хорошо понимал эти настроения и отнюдь не собирался им препятствовать. Наоборот, он считал их за благо. Ведь в отличие от своих коллег – жирондистов он также считал, что революция
И именно поэтому он предпочитал, чтобы санкюлоты остановили свое внимание на тюрьмах: это было лучше, чем направлять их внимание на социальные проблемы…
«Сентябрь» бушевал над Парижем в течение всего трех дней: второго – все началось, четвертого – в основном было закончено. Впрочем, «бушевал» – не то слово. Народное правосудие проходило в полном порядке, спокойно и уверенно, при строгом соблюдении форм, установленных выборными судьями.
Даже монархисты-очевидцы в своих мемуарах не осмеливались отрицать, что санкюлоты не карали за убеждения или малозначительные проступки. Часто после короткого допроса они не только давали свободу заключенному, но торжественно провожали его до самых дверей его жилища.
Но они были беспощадны к неприсяжным священникам, повинным в контрреволюционной пропаганде, к царедворцам и защитникам Тюильри, к фальшивомонетчикам и агентам низвергнутой монархии.
Наказание было одно – смерть.
В ближайшие дни подобное движение имело место в Версале, Реймсе, Mo и Лионе. Активность народа стимулировали специальные призывы, посланные из Парижа в пакетах министерства юстиции.
Точное количество казненных не установлено. По-видимому, оно не превышало полутора тысяч человек.
Позднее вожаки Жиронды обливали Коммуну и якобинцев-демократов ушатами грязи и клеветы, обвиняя их в подготовке «сентябрьских убийств».
Спрашивается, как же сами они вели себя в эти страшные дни?
Они прежде всего дрожали за свои собственные жизни. Будучи облечены высокими должностями и полномочиями, они ничего не сделали для того, чтобы прекратить импровизированный суд народа.
Лицемерный Ролан, напротив, писал 3 сентября:
«…На события вчерашнего дня история должна, быть может,
Что же касается Дантона, то он никогда не стремился «обелить» себя от обвинений. Он не только не отрицал своего сочувствия «сентябристам», но даже заявлял с полной откровенностью:
– Я желал этого. Это было необходимо.
И тем не менее Дантон не был бы Дантоном, если бы, одной рукой проводя «крайние меры», другой не стремился придерживать эти меры там, где они прямо или косвенно задевали его личные интересы.
В прошлом Жорж был довольно тесно связан с некоторыми из видных представителей старого мира. Они оказали ему когда-то те или иные услуги. И он не желал им зла. В эти дни он выручил многих из них.
В ночь на 3 сентября, в самый разгар чистки тюрем, Дантона посетил его бывший коллега по Королевским советам адвокат Лаво, тот самый Лаво, который оставил потомству картинное описание первого выхода Жоржа на арену революции. Лаво был роялистом. Дантон, часто встречая его на улице, ворчал себе под нос:
– Ты угодишь на гильотину, аристократ! На что тот неизменно отвечал:
– Ты угодишь туда прежде меня!
Теперь Лаво был бледен и удручен. Он понимал, что смерть стоит у него за плечами. И он просил, чтобы министр дал ему возможность выбраться из Парижа и из Франции…
Дантон долго молча писал. Потом протянул посетителю заполненный документ.
– Вот твой паспорт, иди…
Точно так же помог он эмигрировать бывшему члену Учредительного собрания Талейрану и тайному распорядителю секретных королевских сумм, из которых и сам прежде черпал, Омеру Талону; он спас из тюрьмы друга Ламетов Дюпора; ему, равно как и самому Шарлю Ламету, он лично оформил зарубежные паспорта…
Наконец, Жоржу Дантону оказался обязан свободой и жизнью не кто иной, как его соперник и враг, сам… господин Ролан!
Второго сентября вооруженные санкюлоты ворвались в министерство внутренних дел. Они искали «подлого Ролана». На руках у них оказался мандат, выданный Коммуной: старику не забыли его планов бегства из Парижа…
К счастью для министра внутренних дел, у него в это время находился Дантон. Жорж потребовал мандат, порвал его на куски и принялся отчаянно ругаться. Он заявил, что не допустит ущемления престижа правительства. Санкюлоты из уважения к министру революции уступили…
Ролан и не подумал оценить благородство соперника, а его жена, прекрасная Манон, заметила в частном письме:
«…Все мы сейчас находимся под ножами Марата и Робеспьера; эти люди возбуждают народ против Ассамблеи и Совета… Мой друг, свирепый Дантон царствует, Марат – несет впереди него факел и кинжал, а мы, его жертвы, ожидаем своей участи».
Мужество, твердость, сплоченность, проявленные французским народом в первые дни сентября, принесли свои плоды. В течение ближайшей недели из столицы на фронт ежедневно направлялось до двух тысяч вооруженных и обмундированных добровольцев.
Перед Аргонским лесом был создан железный заслон.
Французские Фермопилы оказались непреодолимыми.
Когда встревоженный герцог Брауншвейгский прислал своих представителей в лагерь Дюмурье, французский генерал Дюваль заметил прусскому уполномоченному:
– Вы воображали, что скоро вступите в Париж… Но ваш поход кончится тем же, чем кончился поход Карла XII на Москву: вы найдете свою Полтаву…
Дюваль не ошибся.
Двадцатого сентября союзники нашли «свою Полтаву». Ею оказалась притаившаяся у Аргонского леса маленькая деревушка Вальми.
При Вальми Франция одержала первую победу над контрреволюционной коалицией.
Через несколько дней войска Дюмурье, перейдя в наступление, вторглись на территорию Бельгии.
