Этой армии противостоят парижские санкюлоты, возглавляемые Коммуной.
Извне – армии иноземного врага, которые одерживают успех за успехом и быстро движутся к своей цели.
Этим армиям нечего противопоставить.
Конечно, из санкюлотов Парижа и соседних департаментов можно было бы составить народное ополчение, бросить его на фронт и удержать противника, пока вступят в строй новые, регулярные части.
Но тогда армия внутреннего врага возобладает в Париже. Тогда не избежать контрреволюционного мятежа в сердце страны. А это при наличии интервентов, идущих с востока, и роялистов, подымающих голову на западе, будет означать неотвратимую гибель.
Значит, выход один: нанести
Этот смелый план, зародившийся в голове Дантона, вполне совпадал с действиями Коммуны. Из ее вождей особенно хорошо понял Жоржа Марат. В конце августа между Другом народа и министром революции установилось полное единодушие.
В день, когда трибун плакал вместе с женами санкюлотов на одной из парижских улиц, слезы его не были лицемерны.
Спасению Франции, Франции революционной, расчистившей путь новым силам, он был готов отдать всю свою энергию, весь жар своей души.
И в этом было его величие.
Двадцатого августа прусская армия осадила Лонгви.
Три дня спустя крепость пала.
Об этом событии парижане узнали только к вечеру двадцать пятого. Но уже накануне испуганные депутаты Ассамблеи и министры-жирондисты стали подумывать о бегстве из столицы.
В Исполнительном совете произошла схватка.
Ролан доказывал, что Конвент следует созывать где-нибудь подальше от центра, например в Туре или в Блуа. Он считал, что нужно немедленно покинуть Париж, захватив с собою казну и короля. Другие министры его поддержали. Им было хорошо известно, что эту мысль подал сам Бриссо, боявшийся столичной бедноты много больше, чем интервентов.
Тогда резко вскочил Дантон.
– Не забывайте, что сейчас Франция здесь, в Париже. Если вы оставите этот город врагу, вы погубите и себя и родину. Париж надо удержать
Жорж хорошо знал, чем припугнуть своих трусливых коллег. Вопрос об эвакуации Парижа был снят с обсуждения.
На следующий день парижане читали афишу министерства юстиции, расклеенную по всему городу: «…Граждане!
Ни один народ на земле не может добиться свободы без борьбы. В нашей среде немало предателей. Если бы не они, борьба была бы давно окончена… Будьте едины и спокойны, обсуждайте мудро вопрос
А через два дня автор этой прокламации произнес в Собрании зажигательную речь, обращенную через головы депутатов к парижскому народу:
– Наши враги заняли Лонгви. Но Лонгви – это еще не вся Франция. Наши армии еще целы…
Прежде всего оратор предостерегает от безнадежности, отчаяния, упадка. Нечего расклеиваться! Если парижане и федераты мощным усилием сумели сбросить деспотизм в столице, то движение всей нации наверняка вышвырнет интервентов!..
Дантон подчеркнул, что уже призваны тридцать тысяч новобранцев в центральных департаментах. Набор будет продолжен, охватывая и столицу и провинцию. Нынешняя война должна стать общенародной. Но для этого нужно мобилизовать все силы.
– Когда корабль терпит бедствие, экипаж бросает в море все, что может увеличить опасность. Точно так же
Дантон предлагает конкретные меры: назначить комиссаров, которые бы воздействовали на общественное мнение в департаментах, повсюду собирать ополченцев, в целях реквизиции оружия – провести домашние обыски, задерживать и подвергать аресту всех подозрительных, наладить постоянную связь между Парижем и остальной страной.
И главное – не медлить, действовать отважно, единым порывом!
– Разве мы имеем право ждать врага, укрывшись за стенами города, если наш авангард будет разбит? Мы все должны пойти навстречу ему! Без этих мер, без обращения к народу мы ничего не достигнем. Но французы захотели быть свободными, и они будут свободными!..
Горячие аплодисменты, почти непрерывно звучавшие на галереях для публики, показали, что голос трибуна был услышан.
Основная мысль этой речи, как и предшествующей ей прокламации, проста и ясна:
Не странно ли? Это говорит человек, который всего две недели назад предостерегал народ от «самосуда» и «неразумной мести», который становился в позу миротворца и хотел играть роль «третьей силы»!
Но все дело в том, что Жорж Дантон не был заурядным обывателем. При всех слабостях и пороках, свойственных ему и его классу, он оставался большим революционером, великим, мастером революционной тактики. И когда наступил самый трудный час в жизни его страны, когда стали под угрозу все завоевания буржуазной революции, он сделал все, чтобы предотвратить катастрофу, предотвратить хотя бы ценою столь нелюбимых им «крайних мер».
Умеренные никогда не простили Дантону этих дней. В их глазах он навсегда остался «кровожадным чудовищем». Его не спасло даже то, что в своей речи он дважды попытался оградить права собственников.
Зато Коммуна приветствовала Жоржа, как своего, и последовала всем тем советам, которые прямо или в завуалированной форме он ей преподнес.
– Измена!.. Париж оцепенел.
Закрылись кафе и зрелищные предприятия. Повсюду дефилировали патрули. Выезд из города был запрещен. Удвоенные караулы несли круглосуточное дежурство у всех застав.
– Измена!..
Это слово змеей ползло по улицам и площадям, заползало во дворы, в дома, в квартиры…
Забитые ставни, погашенные огни, вымерший город…
В ночь с 29 на 30 августа по приказу Коммуны были проведены повальные обыски. Искали оружие. Новые сотни арестованных размещались по тюрьмам…
Непрерывно трубили военные горны. Сборы, сборы, сборы. Срочно сформированные отряды ополченцев шли на фронт. Под Парижем возводили укрепленную линию обороны – рыли окопы, поднимали насыпи.
