Учредительного собрания, а верховным начальником национальной гвардии был назначен маркиз де Лафайет.
Как ни отличались эти два человека один от другого, оба они в совокупности составили превосходный дуэт, весьма умело запевавший в хоре крупных собственников.
Жан Байи снискал особое уважение буржуазной интеллигенции столицы. Сын виноторговца, он пренебрег духовной и адвокатской карьерами ради астрономии. Он был членом трех литературно-ученых академий. Однако избирателей привлекали не столько его научные познания, сколько репутация политической умеренности и житейской опытности, которой в своих кругах пользовался Байи. На организаторские способности этого длинного и худого аскета, равно как и на его умение сдерживать слишком горячие умы, не без оснований рассчитывали богатые парижане.
Мари Жан де Лафайет ни происхождением, ни внешностью не походил на своего компаньона. Изысканный и блестящий кавалер, он был представителем знатного дворянского рода. Но свои генеральские эполеты маркиз де Лафайет получил как участник американской войны за независимость. Он слыл либералом и врагом абсолютизма. Считали, что он был сторонником реформ и настаивал на сближении дворянства с буржуазией. Считали, что ему первому пришла мысль о созыве Генеральных штатов. Конечно, уже одни эти предположения в глазах крупных промышленников и торговцев ставили маркиза на достаточно высокий пьедестал.
Сделавшись начальником национальной гвардии, Лафайет превратился в некоронованного короля Парижа. Этого-то «короля» больше всего и раздразнил Дантон делом 16 июля: комендант Сулес был личным ставленником Лафайета!
Рассказывали, будто маркиз настолько возмутился дерзкой авантюрой Дантона, что едва не подал в отставку. Во всяком случае именно с этого дня гордый аристократ невзлюбил наглого плебея. После личного знакомства антипатия перешла в ненависть.
Она оказалась взаимной.
День спустя капитан Дантон стал свидетелем необычной картины.
Его величество Людовик XVI по призыву своих верных парижан решил посетить столицу. Короля сопровождали двести сорок депутатов Учредительного собрания.
Монарха встречали торжественно.
На всем протяжении его пути от заставы Пасси до Гревской площади прибывших ожидали толпы народа и выстроенные шпалерами отряды национальных гвардейцев.
Около четырех часов королевский кортеж прибыл к зданию Ратуши.
Мэр Байи вышел навстречу Людовику и преподнес ему ключи от города Парижа.
Король был усталым и растерянным. Он кивнул приветствовавшим его людям и быстро вошел в Ратушу.
Там он пробыл довольно долго.
Наконец растворилось большое окно, и повелитель Франции вновь показался народу. К шляпе короля была прикреплена трехцветная кокарда революции. Людовик кланялся направо и налево, точно картонный паяц. Все ожидали, что он скажет хоть несколько слов, но король так и не разжал губ.
Впрочем, восторженная толпа была готова все простить своему монарху. Люди забыли недавнее вероломство, жертвой которого чуть не стал Париж. Они верили, что король искренне примирился с революцией и признал все ее завоевания.
Правда, в тот же день стало известно, что братья Людовика XVI бежали за границу. Вскоре к ним присоединились многие другие аристократы. Господа придворные устремились из Франции, как крысы с тонущего корабля.
Но это в конце концов, полагал Дантон, тоже было не так уж плохо.
В ближайшие недели революция прошла победным маршем по всей стране. Повсюду поднялся простой народ. Страсбург и Реймс, Руан и Бордо, Лион и Марсель, как и десятки их младших братьев, активно восприняли пример Парижа.
Народное движение в городах приводило к падению старых властей и замене их новыми, выборными органами. Возникали местные подразделения национальной гвардии.
Но выборные муниципалитеты, как и в Париже, становились достоянием крупной буржуазии, а национальная гвардия превращалась в армию той же буржуазии, противостоящую не только абсолютизму, но и городской бедноте.
В июле – августе Франция запылала пожарами крестьянских восстаний.
Вооружась чем попало, мужики, пробудившиеся от векового сна, громили замки и усадьбы, прекращали выполнение феодальных повинностей, кое-где арестовывали и даже убивали своих господ.
Начинался «великий страх». Дворяне массами бежали из поместий.
Крупная буржуазия, не мешкая, направила в деревню отряды национальной гвардии.
Учредительное собрание приняло все меры к тому, чтобы в нужный момент остановить движение.
Так начался раскол третьего сословия.
До июля 1789 года податные казались едиными. Народ и буржуазия выступали совместно против абсолютизма и привилегий.
Народное восстание заставило крупную буржуазию резко изменить образ действий. Утвердившись с помощью революции у власти, она поспешила закрепить эту власть за собой и постаралась наложить узду на революцию.
Богатые собственники начали первые карательные действия против тех, кто дал им силу.
А народ?
Народ еще не потерял веры ни в короля, ни в своих собратьев по сословию. Народ думал, что завоевал свободу, не видя, что это лишь тень свободы.
Но глаза народа также вскоре должны были раскрыться. Первым симптомом этого стала жестокая борьба между Ратушей и дистриктами Парижа, особенно обострившаяся с осени 1789 года.
Жорж Дантон оказался не с теми, кто захватил власть.
Новые господа были ему друзьями еще в меньшей мере, чем старые.
В августе – сентябре Дантон выступает с пламенными призывами и продолжает борьбу с Ратушей. Авторитет его у кордельеров продолжает возрастать. Но теперь он уже действует не как капитан национальной гвардии. С господином Лафайетом ему не по пути. Жорж оставляет свой военный мундир и занимает кресло председателя революционного дистрикта.
3.
В РЕВОЛЮЦИОННОМ ДИСТРИКТЕ
(ОКТЯБРЬ 1789 – МАРТ 1790)
Кордельеры
Слово «кордельеры» становилось едва ли не самым популярным в Париже.
Одним оно внушало страх. Другие произносили его с надеждой. Оно превращалось в символ, оно звучало как призыв, как набатный колокол восстания.
А между тем еще год назад это слово ни в ком не возбуждало ровно никаких эмоций. Ибо обозначало оно всего-навсего имя одного из монашеских орденов, одной из церковных корпораций, столь
