Парящие в воздухе камеры бесстрастно зафиксировали, как тело его взметнулось в воздух, легко, как будто в шлюзе не было гравитации, и как импульсы нейросети, способные сначала покалечить, а потом – убить, несколько секунд не причиняли ему ни малейшего вреда.
Трастамара выстрелил в него в упор из станнера, раз и другой. Лицо Чеслава было совершенно белым. «Я все-таки научился летать», – было последней мыслью Эйрика перед тем, как ослепительная вспышка вырубила его, как плату, выдернутую из разъема.
Он пришел в себя спустя несколько часов. Он лежал, распятый на операционном столе. Тихо жужжали датчики, сканирующие комнату на объем и движение.
Станис Трастамара и его сын стояли рядом, и Эйрик снова глядел в немигающие фиолетовые глаза праправнука Живоглота.
– Ты подозревал, в чем дело, – спросил ван Эрлик, – раз поручил задание человеку родом с Харита?
– Не называй себя человеком, Эйрик.
Отпираться было бесполезно. Теперь – после пробуждения и после полета, – это было б смешно.
– Это… – сказал Эйрик, – это… как если бы барра… воспитали люди. Этот барр ел бы, как люди, разговаривал, как люди, и думал как люди. Ты знаешь, что барр, воспитанный людьми, ведет себя как человек? Если воспитать его на Барре, то чтобы он подчинялся людям, его надо искалечить; но если барра воспитать в человеческой семье, он будет вести себя как человек. А если человека воспитают барры, он будет вести себя как барр. Разум не следует биологии. Он следует воспитанию. Я просто человек с другой биологией. И я никогда о ней не знал.
Лицо Трастамары было белей его платиновых волос.
– Знаешь, Эйрик, чем ты отличаешься от Детей Плаща? Детям Плаща инопланетный организм, нелюдь, грязная тряпка – диктует поступки и мысли. А в твоем случае нелюдь не диктует ничего. Он сам занял место человека.
– Чеслав, – безнадежно попросил Эйрик, – скажи ему…
– Наши медики хотят тебя обследовать, – сказал Чеслав, – советую помогать им.
Роскошная частная яхта Ли Трастамары состыковалась с «Астартой» в семистах миллионах километров от Митры. После короткого разговора с праправнуком Живоглот проследовал в медотсек и пробыл там два часа, в течение которых корабли расстыковались друг с другом и, набирая ускорение, отправились внутрь системы.
Через два часа парящее кресло, в котором восседал старик, вплыло в каюту, в которой на узкой койке сидел Нин Ашари. Кроме койки, в каюте из мебели присутствовали лишь видеошары.
Ашари сидел в расстегнутой рубашке, мрачно рассматривая запястья, охваченные серебряными кольцами нейронаручников. Скулу украшала длинная царапина, под правым глазом наливался синяк.
Миллиардера никто даже не коснулся иглой: Ашари сам говорил без особых запирательств. Из ответов его Трастамара понял, что он заполучили куда больший приз, нежели мог предположить. Ашари играл, конечно, не первую роль в заговоре, но и не вторую. Было совершенно очевидно, что именно он был главным консультантом принца Севира, а точнее, того, кто занял его место. Без него несмотря на всю дерзость замысла, новообращенные хариты, скорее всего, запутались бы в сложных механизмах человеческого общества и быстро бы выдали себя.
Именно Ашари составлял списки тех, кого надо было перевербовать или уничтожить. Именно Ашари наставлял новоявленного Севира, как себя вести. Именно Ашари передал принцу те знания, которые он не мог усвоить, приняв человеческий облик: знания о том, как обманывать, кого обманывать и кого убивать. Словом, как мрачно скаламбурил про себя Трастамара, среди заговорщиков Ашари был
Когда старый Ли вплыл в тюремную камеру, Нин Ашари даже не поднял головы. Станис подошел и стал за креслом предка.
– Я бы хотел услышать только одно, Нин, – спросил Живоглот, – кто предложил нелюдям сжечь над Баррой восемь тысяч человек?
– Не восемь тысяч человек, а восемь тысяч подонков, – ответил Ашари. – Мразь. Дерьмо. Сержантов, которые шли во флот, чтобы воровать жалованье у матросов. Матросов, которые шли во флот, чтобы избежать тюрьмы. Там были офицеры, которые сжигали детенышей барров, и офицеры, которые продавали разъяренным отцам матросов для поминальной жертвы. И порой это был один и тот же офицер. Мы не собирались вызывать восстания барров. Мы собирались показать, что империя прогнила до того, что она даже не обратит внимания, когда у нее угонят девятисоттысячник-дредноут и когда у нее взорвут базу. И мы это показали.
– Так насчет восьми тысяч. Ты доказал их вину в суде?
Ашари медленно поднял голову. Его глаза были цвета жидкого азота.
– Я не ожидал услышать слово «суд» от верховного палача императора Чеслава, – сказал он.
Ли развернул «блюдечко» и выплыл из каюты.
Там, у бронированной переборки, метрах в двух от охранника, маялся стажер Чеслав. Новенькая, с иголочки форма подчеркивала его худощавую фигурку. Глаза глядели перед собой, по-юношески гладкое лицо было смертельно бледным. Чеслав оглянулся куда-то в направлении медотсека, потом поднял глаза на отца и твердо выговорил:
– Отец, я хотел тебя спросить, это обследование или пытка?
– Эйрик ван Эрлик – не человек, Чеслав, – отозвался генерал Трастамара.
Чеслав молчал.
– Впрочем, и не харит.
Первый и последний раз Чеслав глядел так на отца три года назад. Тогда, когда полковник Станис Трастамара сказал сыну, что расходится с женой, и что у Чеслава есть выбор: либо уехать с матерью, либо вернуться в училище.
– Считай, что он симбиоз. Ранняя стадия принца Севира. Думаю, что тогда, пятнадцать лет назад, чистокровный харит еще не смог бы вести себя как человек. Обращаться с приборами, управлять тем, что не является его телом. Он просто эксперимент, Чеслав, и думаю, что неудачный. Я думаю, что тот, кто отдал ему жизнь, думал, что он забирает жизнь ван Эрлика. Полагал, что Эйрик ван Эрлик станет орудием, с помощью которого хариты поймут нашу биологию и нашу логику. А вышло наоборот. Мозг Эйрика сожрал его мозг. Эти корабли разбудили его. Не думаю, что наш приятель
Чеслав молча стоял в коридоре, глядя вслед парящему «блюдечку», за которым шагал его отец.
Чеслав Трастамара зашел в медотсек, когда они уже подходили к орбите Митры. Эйрик ван Эрлик лежал неподвижно, распятый на операционном столе, и десятки датчиков покрывали его смуглое, перевитое узлами мускулов тело. Он был как мотор, забытый на испытательном стенде ушедшими перекурить инженерами. Никто и не подумал переложить его на койку или укрыть простыней.
Тихо щелкали датчики, сканирующие помещение на объем и движение. По экранам плыли кривые. Эйрик глубоко и тяжело дышал, и одна из оранжевых линий на экране, задираясь вверх, поднималась к предкритическому порогу обезвоживания. Судя по нейросканеру, пленник был в забытьи – не спал, но и не думал.
Возле двери стоял один из лаборантов в салатовом балахоне и жадно пил воду.
Чеслав тихо постоял и вышел. Он вернулся через две минуты с простыней, которую накинул на ван Эрлика. Потом он нажал на кнопку у термосканеров, вынул из расступившейся стены пластиковую бутылочку, и поднес ее к губам ван Эрлика.
– Пей. Тебе надо пить.
Ван Эрлик некоторое время не шевелился, потом губы его дрогнули. Кадык заходил вверх-вниз. Он причмокивал, как ребенок.
Чеслав сел рядом. Он был одет так же, как тогда, когда они впервые встретились с пиратом. Белый боевой комбинезон и погоны курсанта Службы Опеки.
– Прости, – сказал Чеслав, – но ты… ты перестаешь быть человеком, только когда тебя убивают.
Ван Эрлик молчал. Глаза его с пугающей покорностью глядели куда-то в потолок. Чеслав вспомнил, что
