сидели за занавеской. Арфарра сидел бок о бок с Чареникой в паллии, вышитом лазоревыми цветами по голубой земле. На голове у него была парадная шапка первого министра, с широкой каймой. На кайме сидело шесть птиц, унизанных жемчугом, а с каймы свисали лапки с золотыми репьями.

Арфарра снял шапку и подкидывал одну из лапок. Ел он мало, и было ясно, что опять станут пороть поваров. Всем гостям было очень весело. Через час Янни пискнула и упала в обморок. Девушку унесли, и Идари пошла за ней.

К ночи поднялся шум: жениха провожали в опочивальню. Янни заплакала и сказала:

– Право, скажи, что я сегодня нечиста, будь вместо меня!

В пустой опочивальне Идари забилась под подушку и тоже стала плакать.

– Ты что здесь делаешь?

Идари обернулась и обомлела: над ней, высоко подняв рогатый светильник, стоял Кешьярта, – в боевом кафтане городской стражи, помятый и немного мокрый. На поясе, обвившемся вокруг талии Кешьярты, с одной стороны висел боевой клевец, а с другой – волнистый кинжал, а над головой Киссура торчала рукоять двуручного меча, увитая камнями и шнурами. Это был такой тяжелый меч, что Идари вряд ли обхватила бы его двумя руками, но за широкими плечами Кешьярты он казался совершенно игрушечным.

– Я, – сказала жалобно Идари, – вторая жена вашего начальника. Янни просила меня сказать, что она нынче нездорова, и что я вместо нее.

Киссур покраснел от гнева, а потом выронил светильник, упал на постель поперек Идари и стал хохотать, как сумасшедший.

– Что вы делаете, – запричитала Идари, – сейчас сюда придет господин первый министр!

Киссур подхватил Идари на руки и продолжал хохотать:

– Вот так зятек, – кричал он, – вот так зятек! Ох как я его повешу!

Чареника, бывший министр финансов, всячески желая доказать свою преданность, забыл упомянуть на женской половине, как о детали совершенно несущественной, что господин Арфарра отказался от звания первого министра в пользу Киссура. А Киссур, в свою очередь, опоздал к свадьбе, так как негодяи из красной слободы сильно задержали его, и в начале пира Арфарра сидел за столом посаженным женихом, как это часто делают.

На следующее утро Арфарра явился поздравить молодых и уединился с Чареникой. Эти двое провели брачное утро вдвоем за бумагами, и от этого взаимного удовольствия были счастливы.

Когда они выходили из кабинета, им попалась бабка в полосатой кичке и сказала, что Киссур купается в пруду и от счастья помял угол беседки. Арфарра улыбнулся, потому что он не очень-то понимал, как можно быть счастливу из-за женщины, если ты – первый человек в государстве. Чареника сказал:

– Это хорошо, что Янни ему понравилась, потому что часто браки, заключенные ради блага государства, кончаются несчастиями из-за холодности жениха. Ведь у него не было никаких других привязанностей?

– Совершенно не было, – ответил Арфарра.

После этого Арфарра покинул Чаренику, спустился в сад и присел на мраморный пенек, щурясь и улыбаясь, как кот на солнышке. Тут из-за беседки, увитой глициниями, вышла черноволосая девушка, похожая на струну, натянутую на колки лютни, и Арфарра узнал в ней девушку из Небесной Книги.

Арфарра улыбнулся, вспомнив, как она неделю назад, пряча глаза, совала ему в руку корзинку. Как он тогда ее напугал! Что он посулил ей тогда? Хорошего жениха? «Если б, – подумал Арфарра, – я ее встретил тридцать лет назад, я бы женился на ней. Может, и сейчас не поздно?» И Арфарра вдруг странно вздохнул, вдруг поняв, что, вероятно, даже первый человек в государстве может быть счастлив из-за женщины. А Идари подошла к старику, стала на колени и сказала:

– Ах, сударь, вы больше, чем колдун!

«Ее любовники будут смеяться надо мной, – подумал Арфарра, – ну и что?» – положил руку на голову девушки и погладил ее.

– Мы с Киссуром говорили об этом всю ночь, – продолжала Идари, – и сошлись на том, что вы умеете видеть за вещами и впереди вещей. Потому что если бы я знала, что Янни выходит замуж за Киссура, я, конечно, не осмелилась бы вновь попасться ему на глаза. И подумать только, что я еще кормила вас пирожками, а вы уже все знали! Что с вами, дедушка?

Последние слова Идари произнесла потому, что губы Арфарры вдруг как-то посерели. Он поднял голову и стал смотреть, как в лучах утреннего солнца к нему спешит, шагая по-утиному, новый префект столицы Чареника.

– Ничего, – сказал Арфарра, – А теперь беги отсюда, крошка, и никому не говори того, что ты сказала мне.

А Киссур между тем ускакал в город, и вернулся к тестю лишь вечером. Вот он подъехал с дружинниками к воротам, и увидел, что на них висит простыня, а на простыне – кровь.

– Это что такое? – спросил Киссур.

– Это такой обычай, – ответила ему бабка в полосатой кичке.

Киссур удивился и, пройдя в дом, стал искать, не был ли он вчера ранен. Ничего, однако, не нашел. Тогда он спросил своего вассала, Алдона:

– Слушай, помнишь, мы вчера вешали этих красненьких, и один так верещал, что мне пришлось на прощание зарубить его мечом? Как ты думаешь, он не мог мне обрызгать свадебный кафтан?

– По правде говоря, – ответил Алдон, – он это и сделал, только ты был такой сердитый, что мы не успели тебе это сказать.

– Да, – промолвил Киссур, – сдается мне, что не та кровь, какая надо, висит на этой простыне, и не очень-то это хорошее предзнаменование.

Относительно Нана Арфарра сказал Киссуру чистую правду, – никто не знал, куда он делся, и сам Арфарра не знал, хотя искал весьма пристрастно и до многого доискался.

Нан исчез не один: вместе с ним пропал и начальник его стражи, маленький варвар из народа аколь, человек дьявольской ловкости и преданный господину министру, – этот человек, по показаниям домашних Нана, вошел в кабинет министра через полчаса после того, как министр скрылся в нем с бунтовщиками.

А когда Арфарра показал Киссуру его портрет, Киссур признал в маленьком варваре человека, который повстречал его в коридоре дворца и отдал ему документы из сундучка министра.

Кроме того, пропал и сын Нана.

Арфарра стал выяснять, кто именно взял из колыбели маленького сына министра, и выяснил, что это был чиновник седьмого ранга Тий, один из бывших секретарей Нана, тот самый, который очень помог в эти дни Арфарре. Арфарра арестовал секретаря, и тот показал, что встретил Нана с рыжим начальником стражи в пустынной юго-восточной галлерее. Нан сказал «Принеси мне ребенка и три пропуска с подписью Арфарры».

Тий и начальник стражи пошли за ребенком вместе. По дороге начальник стражи рассказал Тию, что он видел Киссура в Зале Пятидесяти Полей и сказал об этом Нану, и что Нан велел ему устроить в зале засаду. А потом, три часа назад, Нан прислал спешную записку убрать людей и явиться как можно скорее к Нану. Тот явился во дворец Нана и прошел в кабинет. Там лежал сын Шиманы, убитый, и еще двое сектантов, а Нан сидел весь белый и повторял: – «Мой сын не останется в этом дворце, не оставлю сына Арфарре».

– А куда делся Нан потом? – спросил Арфарра.

– Не знаю.

– И он не пытался увидеться с государем?

– Нет. Он сказал: «Государь обиделся на меня, потому что я не так часто ездил с ним на охоту. Он нашел министра, который будет ездить на охоту столько, сколько хочется государю».

Нельзя сказать, чтобы первый министр исчез совсем без следов. Один инспектор по творогам и сырам встретил в пяти верстах от города трех оборванцев с ребенком, – оборванцы утекали прочь от горящей столицы, лица двоих показались инспектору странно знакомыми. Нашли чиновника, вполне верного Нану, который дал ему свою лодку в Гусьих Ключах, – а через семь дней в Голубых Горах – уму непостижимо, как его туда занесло, – один из «парчовых курток» видел трех горшечников с мешком и ребенком, по описанию похожих на беглецов, послал записку в управу и побежал за горшечниками. Через неделю отыскали в лесу то, что осталось от парчовой куртки, – а осталось мало, потому что в лесу было много зверья.

А потом их видели на границе Харайна с Чахаром, уже без ребенка, – стало быть, Нан отдал ребенка