животного, и дело кончилось тем, что старик пошел, аккуратно ступая, за хвостом Ханалаева вороного красавца, и штаны его над плетеными башмаками оставались чистыми, так что Ханалай невольно залюбовался, как народ от долгой привычки аккуратно умеет ходить по грязи.

На расспросы старик отвечал, что он деревенский башмачник, а теперь вот идет в город, к племяннику, потому что деревня их стоит у самого конца обитаемого мира, и ходили слухи, что в нее придут горцы: а иначе зачем наместник набирает войска?

– Гм, – сказал Ханалай, – а слыхал ли ты, дружок, что случилось месяц назад в столице?

Крестьянин сказал, что слыхал, что их Харайнский проповедник, яшмовый араван, теперь стал министром в столице; и что это удивительное дело, потому что еще неделю назад он слушал воскресшего Арфарру под старым кленом, а он, оказывается, в это же самое время был уже в столице перед государем.

Многие засмеялись, а какая-то глупая барышня, которая разучилась понимать народ (множество дам и девиц, и уважаемых людей, и сам господин Айцар были в свите наместника), спросила:

– О ком это он?

Один из чиновников ответил:

– О местном проповеднике, яшмовом араване. Этот человек было исчез из Харайна, а дней десять назад опять объявился. Ба, – вдруг вспомнил чиновник, – я позавчера видел его и предлагал ему коня, но он отказался. Очень хороший человек. Он, знаете ли, проповедовал у моих складов, и какой-то разбойник вскочил в круг и стал рассказывать про меня гадости. Я испугался, что склады сейчас разграбят! А этот проповедник ударил его по губам и говорит: «Замолчи! Парчовый Бужва спросит тебя о твоих грехах, а не о чужих!»

И многие согласились, что это прекрасная проповедь.

– Это тот проповедник, – сказала, кокетливо поводя глазами, одна из барышень, – который везде ходит белой кошечкой?

– Какая там белая кошечка! – сказал секретарь Ханалая. – Араван Фрасак по наущению инспектора Шаваша велел его арестовать, а стражники, боясь народа, не выполняли приказа. Араван Фрасак драл их и с лица и с зада, – вот тогда-то они и распустили слух, что тот ходит везде в образе белой кошечки, и арестовать его по этой причине никак нельзя.

– А почему это он не поехал с вами? – спросил наместник Ханалай.

Чиновник ответил:

– Боялся, ваша светлость. Все-таки есть постановление об его аресте. Говорят, его здорово напугал этот столичный инспектор, Шаваш: гонялся за ним по всему Харайну. А теперь Шаваша арестовали и покойником увезли в столицу.

Некоторое время все ехали молча. Небо в этот день было удивительно чистым, поля и травы блестели как новенькие после вчерашнего ливня, из кустов выскочил плотный кабанчик и побежал, ошалев, по дороге.

– Безобразие, – вдруг сказал господин Айцар. – Арестовали человека – ни суда, ни следа, и никакого уважения к местным властям.

– Еще не то будет, – сказал один из чиновников, – когда господин Арфарра наведет в столице порядок. А кто такой этот Киссур?

– Я, – сказал господин Айцар, – видел этого человека, когда он был заключенным в Архадане, и хотел иметь его у себя. Это человек, который очень высоко ставит свою свободу, и понимает свободу как право убивать. Но еще выше своей свободы он ставит, кажется, свободу государя. Потом у него были нелады с госпожой Архизой, и еще это он ограбил государственный караван в горах и все роздал крестьянам.

– А как ты думаешь, – спросил опять Ханалай крестьянина, – от какой вины пострадал бывший первый министр?

– Кто же, – сказал рассудительно крестьянин, – может это знать издали? Разные бывают причины: с соседом поссоришься, или бес позавидует. Вот у меня так же было: шурин мой плюнул нечаянно на корягу, под которой была могила колдуна; колдун обернулся огненной мухой, сжег склад, который сторожил шурин, да еще устроил так, что шурина отдали под суд за то, что он в пьяном виде ходил с факелом под стрехой.

Тут все стали обсуждать опалу господина Нана и, надо сказать, обсуждали весьма вольно. Дело в том, что года два назад уважаемые люди Харайна во главе с Айцаром хотели отпасть от империи, но господин Нан, тогда еще столичный инспектор, усовестил их разговорами о благе отечества и о том, что им трудно будет, взбунтовавшись, торговать с ойкуменой. А при реформах Нана, да южном канале, да чахарских рудниках никто, конечно, и не думал о государственной измене.

Теперь, с опалой первого министра, все изменилось. Во-первых, нельзя было быть уверенными, что опальный министр будет держать язык за зубами о давнему заговоре: а если ему вышибут все зубы? Во- вторых, нетрудно было догадаться, что Арфарра и Киссур поступят с богачами в провинции также, как с бунтовщиками в столице.

И если два года назад господин Нан отговорил людей от лишней суеты, указав, что, отпав от империи, вряд ли можно рассчитывать на большие торговые доходы, то теперь все выходило наоборот: только отпав от империи, можно будет продолжить торговать внутри Харайна.

– Неужели Шаваш не смог его арестовать? – вдруг недоверчиво спросил Ханалай.

– И как не смог! Мне рассказывали такой случай: яшмовый араван три дня ночевал у одного крестьянина. На четвертое утро он ушел, а днем хозяин полез в погреб и сломал себе руку. Вот к нему приходит гадатель – агент Шаваша, – гадает, и, желая повредить проповеднику, говорит: «На тебя навел порчу недавний гость – уж не знаю, кто у тебя был». А крестьянин плачет: «Это мне за мои грехи! Три дня гостил у меня святой человек, и все три дня я думал: а не выдать ли его за деньги? Деньги, они ведь тоже нужны! Другой на его месте мне бы шею сломал, а этот – руку. Святой человек, святой».

– Говорят, он хороший пророк, – сказал Мелия.

– Яшмовый араван – плохой пророк, – промолвил Ханалай. – Он только тычется в людей и говорит им, что добро, а что зло. А настоящий пророк – это тот, кто словами может превратить добро в зло, и наоборот.

Наклонился с седла и отдал шепотом какое-то приказание.

Так-то беседуя, они доехали до усадьбы. Наместник с господами прошли внутрь, а крестьянину Ханалай дал золотой и велел провести на задний двор и накормить.

Наместник Ханалай был человек простой, неученый – как он сам говорил. Поэтому ему случалось часто делать ошибки в управлении, и когда ему на эти ошибки указывали, он их поспешно признавал и исправлял. Чиновники очень любили наместника, который соглашается с замечаниями подчиненных, и так уважает ученых. Народ обожал человека, который из справедливого разбойника стал чиновником. Что же до людей богатых – они были приятно поражены, как охотно этот взрослый ребенок спрашивает их мнение и слушается их советов.

И вот, например, один из богачей, по имени Заххад, купил удивительную лошадь. Лошадь так понравилась Ханалаю, что ему приснился сон о том, как Заххад дарит ему эту лошадь, и Ханалай раз пять или шесть пересказывал этот сон Заххаду. Наконец Заххад привел лошадь и поставил ее у пруда, на берегу которого он кушал чай с другими уважаемыми людьми и с наместником, и сказал, что сон наместника исполнился: Заххад-де подарил ему лошадь во сне, а наяву он дарит наместнику отражение лошади.

Все посмеялись шутке Заххада, а через неделю наместник арестовал его за какие-то пустяки. Тогда уважаемые люди пришли к наместнику и объяснили ему, что так делать не годится. И что же Ханалай? Вы думаете, он арестовал этих наглецов? Ничуть не бывало! Он хлопнул себя по лбу, вскричал:

– Ах я неученая скотина! С моим ли умом сидеть на такой верхушке! – и в тот же день Заххада выпустили.

Ханалаю в это время было лет сорок пять-сорок шесть. Он был человек большого роста и с пудовыми кулаками. За последний год он немного раздобрел, но сохранил всю свою страшную силу. Голова его, с черными, жесткими, как колючки репья, волосами, с большими умными глазами цвета шкурки копченого поросенка была почти всегда повязана широкой лентой, закрывающей давнее клеймо.

До сорока четырех Ханалай не умел ни читать, ни писать, однако, став наместником, принялся за эту науку. Он завел себе особого чиновника, с которым по утрам, перепачкав пальцы тушью, прилежно, по его