Бьернссон встал с колен и отряхнулся. Стало очень тихо. Араван Фрасак лежал в бассейне, ногами в воде, а головой на бортике. Из него капала кровь, и было видно, как в прозрачной воде под капли крови с интересом собираются пестрые рыбки. Бывший разбойник Ханалай спрыгнул со второго этажа, вытащил дротик из тела Фрасака, вытер его о сапог и сказал командиру стражников:

– Вы с ума сошли! Арестовать такого почтенного святого, как яшмовый араван! Уж не заодно ли вы с теми изменниками, которые в столице обманом пленили государя!

Сотник, арестовавший Бьернссона, поглядел на наместника с обнаженным мечом в руке, на его охрану, втекавшую во дворик, подумал, стоит ли кончать жизнь самоубийством, решил, что не стоит, повалился Бьернссону в ноги и сказал:

– Смилуйтесь, почтеннейший! Я был введен в заблуждение бесчестным приказом!

А Ханалай пихнул мертвеца сапогом и заметил:

– Дурак был покойник! С его ли умом торговать травкой!

* * *

Через два часа Бьернссон сидел во флигеле, в саду наместника.

Его поездка от управы аравана была поистине триумфальной. Бьернссон ехал на низеньком лошаке, в чистой льняной рясе, наспех наброшенной на плечи.

Сзади, на могучем боевом коне, с лентами, вплетенными в расчесанную гриву, ехал наместник Ханалай. Толпа на этот раз не безмолствовала. Она орала, приветствуя мудреца и правителя. Она орала так, что, если бы у яшмового аравана было что сказать, его все равно никто бы не расслышал. Впоследствие агенты Ханалая, рассеянные среди народа, подсчитали, что имя яшмового аравана было выкрикнуто десять тысяч и еще двести семьдесят три раза, а имя наместника Ханалая, – три тысячи и еще пятьдесят семь раз, и наместнику Ханалаю эта арифметика не очень-то пришлась по душе.

И вот теперь Бьернссон вернулся туда, откуда убежал вчера ночью, – во дворец наместника.

Деревянная дверь раздвинулась: на пороге беседки, неслышно ступая, показался наместник Ханалай. Ханалай сказал:

– Нынче основы земли и неба поколеблены, мир нуждается в переменах. Когда мир нуждается в переменах, небо возвещает свои указания через великого праведника. Великий праведник находит правителя, готового следовать его указаниям. Вдвоем мы перевернем ойкумену!

И бывший разбойник, почтительно склонившись, поцеловал колени нищего проповедника.

Так Свен Бьернссон, который хотел ни от кого не зависеть, оказался самым влиятельным землянином в империи – то есть игрушкой в руках Ханалая.

Часть третья

Гражданская война

Глава пятнадцатая,

в которой варвары изъявляют желание стать подданными империи, а Киссур шарит с войском по обе стороны границы

Прошло три дня, и Киссур ворвался в кабинет Арфарры.

– Этот Ханалай, – закричал он с порога, – отложился от столицы! Он назвал вас самозванцем, а себе добыл того харайнского проповедника, которого величают настоящим Арфаррой! Назвался первым министром государя, до тех пор, пока к нему не объявится Нан!

Арфарра сидел, нахохлившись, в кресле. Глаза его были полуприкрыты. На спинке кресла сидели две священных бронзовых птицы, соединенных цепочкою и неодобрительно посматривали на юношу.

– Когда разбойника делают наместником, – орал в бешенстве Киссур, – разве это кончится добром! Нан развратил всех чиновников, сверху донизу! Если бы не вы, я бы развесил их всех вокруг стены, по штуке на зубец!

– Если высшим чиновником может быть каторжник Арфарра, – тихо проговорил Арфарра, – почему им не может быть разбойник Ханалай?

Киссур словно налетел на камень с разбегу.

– Что вы говорите? Я… волею государя…

Старик засмеялся.

– Месяц назад, – сказал он, – был бунт в столице. Позавчера – позавчера наместник Кассанданы прислал мне вот этот пакет. В Кассандане, видите ли, неурожай, и он не сможет заплатить в этом году налоги, а иначе, как предупреждает он, население провинции будет разорено, и ответственность за возмущение народа падет на мою голову. Сегодня такое же извещение прислал мне наместник Чахара…

Белокурый юноша в алой ферязи презрительно сощурился, и рука Киссура, машинально, легла на пояс с трехцветной каймой – цветов солнца, неба и ночи, – на то место, где чиновники всегда подвешивают печать и тушечницу, и где вопреки уложениям у нового первого министра висел меч.

– В Чахаре отличный урожай, – вдруг взвизгнул Арфарра, – при Нане все платили налоги! Ханалай! Ханалай взбунтовался первым, потому что глупее других! А теперь каждый будет делать то, что ему кажется выгодным в собственных глазах!

– Я вразумлю их, – возразил Киссур.

– Кто вы такой, чтобы вразумлять? – спросил Арфарра. – Вы – выскочка, и я – тоже! Вчера ради вас был брошен в тюрьму Нан, завтра ради вас казнят половину высших чиновников, а послезавтра, пожалуй, казнят и вас самого! Каждый думает: когда падают горы, где уж уцелеть муравью? Вы и я имеем не больше прав на это место, чем разбойник Ханалай. Вы можете обманываться по этому поводу, государь может обманываться по этому поводу, – цены на рынке не обманешь!

– Я запрещу рынок, – процедил сквозь зубы Киссур.

– Ба, – засмеялся Арфарра, – рынок можно запретить, но цены-то останутся.

Глаза Киссура стали круглые от бешенства и изумления.

– Вы, – продолжал Арфарра, – обвиняли господина Нана в разорении государства! Хоть один наместник при Нане бунтовал или уклонялся от налогов? Полюбуйтесь: за две недели при вас случился бунт в столице и три непочтительности в провинциях: и это еще только начало! Вы разбили ойкумену, словно яйцо!

Киссур, как был, в своей красной ферязи, сел на ковер, закрыл лицо руками и ничего не говорил. Арфарре вдруг стало жалко юношу. Он выбрался из кресла и встал у него над плечом.

– А что, – проговорил Киссур негромко, – смерть моя что-то исправит?

– А что, – спросил Арфарра, – если разбить второе яйцо, – это починит первое?

Киссур встал, тряхнул головой, оправил пояс с трехцветной каймой.

– Это хорошо, – сказал Киссур, – что смерть моя ничего не исправит, потому что я все равно бы не убился.

Помолчал, повернулся и вышел.

* * *

Услышав о недостойном поведении Ханалая, к государю явились послы от западных горцев. Послы сказали, что племя их давно мечтает быть в числе подданных империи, и горит желанием оказать государю услугу – расправиться с мятежником Ханалаем. В награду за услугу горцы просили позволения поселиться в провинции Чахар, и иметь на прокорм третью часть чахарских доходов и земель.

– Ибо, – сказали послы, распростершись крыжом, – по невежеству своему наш народ не умеет обрабатывать землю.

Государь сказал горцам, что он не нуждается в них для войны с Ханалаем. Тогда горцы сказали, что это хорошо, но что они все равно хотели бы поселиться в провинции Чахар и иметь на прокорм треть чахарских земель и доходов. Тогда государь сказал, что ему очень не хотелось бы, чтобы к нему обращались с подобными просьбами. Тогда послы горцев сказали, что им очень не хотелось бы обращаться с подобной просьбой к Ханалаю.

Государь заколебался. Первый министр Киссур заявил, однако, что не намерен отмечать год своего вступления в должность дурными предзнаменованиями. Он взял отряд конников в пять тысяч человек, провел этот отряд по горному перевалу, по которому не ходил никто, кроме привидений и контрабандистов, зашел горцам в тыл и разрешил проблему западных горцев полностью и бесповоротно.

Перед отъездом Киссур пришел к советнику Арфарре и попросил наложить на него какой-нибудь зарок: не есть, например, кур по пятницам, или не ездить на вороном коне, или что-нибудь в этом роде. У предков его было принято ради победы давать такие зароки. Арфарра подумал и наложил на Киссура зарок: чтобы

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату