навсегда порвал с этими людьми из дворца и сам добивался их гибели. Кончилось время мира!

– Дурак! – сказала женщина, – народ повесит Чаренику за его преступления, а за какие преступления повесишь ты Арфарру?

– Матушка, – сказал Шимана, – я не понимаю, о чем ты?

– Выборы, выборы, – закудахтала женщина. – А кого выберут-то? В столице, пожалуй, выберут тебя! А в провинции-то выберут Арфарру!

Полное лицо Шиманы стало цвета мела.

– Можно обвинить его… – и тут же еретик замолк. Все те соображения касательно всенародных выборов и Арфарры, которые уже представлялись Чаренике, пришли в голову и его заклятому врагу.

Но следующие слова писаной красавицы заставили Шиману окаменеть.

– Если Нан будет жить, – сказала она, – то кто-то из вас через три месяца отрежет другому голову! А если он умрет сегодня, то он станет богом-хранителем революции. И если смерть его приписать Арфарре и Киссуру, это и будет то преступление, за которое их можно казнить по суду.

– Матушка, – воскликнул Шимана, – я буду неблагодарной лягушкой, если не отомщу за смерть Нана! У нас хватит мужества дойти до эры Торжествующего Добра, даже если придется идти по трупам!

И пошел распорядиться.

Поездка Андарза и Нана к дому первого министра заняла почти час: народ не давал им проходу, осыпая жареным зерном. Министр полиции Андарз заплакал и стал на колени.

– Нан, – сказал он, – вы чувствуете запах свободы?

Нан, по правде говоря, чувствовал лишь запах чеснока.

Нан и Андарз прошли в широкий двор: там, среди ликующего народа, стояло десять сектантов, в красных куртках и с мечами, и впереди них – сын Шиманы, стройный, красивый юноша лет семнадцати. Нан знал его и любил: в отличие от своего отца, тот получил изрядное образование и учился в лучших лицеях.

Юноша опустился на колени перед Наном и произнес:

– Отец сказал: «Пока Арфарра держит его сына во дворце – иди и будь его сыном». Ах, господин министр! Этот колдун Арфарра сделал из бобов и бумаги целое войско наемных убийц и послал их по вашим следам: а вы даже свою охрану оставили в Зале Пятидесяти Полей. Можно мы будем охранять вас?

Андарз и Нан довольно переглянулись. «Все-таки Шимана устыдился, – подумал Андарз. – Послал сына, для примирения, почти заложником». Засмеялся, обернулся и спросил Нана:

– Как вы думаете, – примет государь делегацию или нет?

– Думаю, – сказал Нан, – что с ним случится приступ астмы.

– Что ж, – усмехнулся Андарз, выпятив губу, – он не понимает, что если с ним случится приступ астмы, то через месяц ему отрубят голову?

Нан поглядел на Андарза. Министр полиции, взяточник и поэт, был очень хорош сегодня. Его большие васильковые глаза так и светились, дорогой кафтан был измят и разорван на груди, и на высоком лбу красивого цвета спелого миндаля была повязана красная шелковая косынка. Он совсем не походил на того человека, который, два года назад, прятался в масляном кувшине и плакал в ногах Нана.

– А вы понимаете, – сказал Нан, – что если через месяц государю отрубят голову, то через два месяца ее отрубят нам?

– Я думаю, что это совершенно неважно, – ответил Андарз.

Оба чиновника сошли с лошадей и расцеловались на прощание. Солнце билось и сверкало в мраморных плитах двора, челядинцы и красные циновки почтительно щурились в отдалении, и с холма, на котором стоял дворец, в раскрытые ворота виднелись бесчисленные беленые крыши и зелень садов, и пестрая толпа на улицах и площадях.

Андарз вскочил на лошадь и поскакал к своим войскам. Нан долго глядел ему вослед, на солнце, город, народ и небо. Обнял сына Шиманы, засмеялся и сказал:

– А вы правы! Арфарра попытается меня убить, – пошлю-ка я за своей охраной.

Черкнул записку и отослал с одним из секретарей.

Нан прошел по аллее, усыпанной красноватым песком, в малые покои в глубине сада. Он шел очень медленно. Встретив садовника, стал расспрашивать его, хороша ли в теплицах клубника, та, которую он всегда посылал государю. Полюбовался цветущими кувшинками и долго стоял в детской у пустой колыбельки.

– Ну, – хлопнул Нан юношу, – пошли за сундучком!

Сын Шиманы как-то растерянно улыбнулся и последовал за министром. Они прошли в малый, скромно отделанный кабинет, с толстым харайнским ковром во весь пол и неброскими гобеленами в белых и голубых тонах. В углу стояло множество богов-хранителей, и юноша вздрогнул от дурного предчувствия, заметив среди них яшмового аравана Арфарру. Нан долго что-то делал одной рукой у каминной решетки, так что сектанты даже подскочили, когда угол ковра вдруг стал опускаться, открывая щель, черную, как лаз в преисподнюю.

Нан сошел вниз, а один из сектантов, вышивальщик по занятию, взял фонарь в виде шара, увитого виноградными гроздями, и полез за ним. «Экие аккуратные ступеньки, – подумал вышивальщик. – У нас так дома не чисто, как у них в подземелье».

Ход был довольно узок. Нан скоро остановился, вынул из стены небольшой сундучок и дал его в руки сектанту. А правую руку, замотанную бинтом, сунул за пазуху. Сектант, топоча к выходу, полюбопытствал:

– А куда ведет этот ход дальше?

– Во дворец. Можно даже дойти к моему кабинету.

– Ба, – так мы, значит, можем пробраться во дворец без всякого штурма? Или там – засада?

– Не знаю, – сказал Нан. – Об этом ходе знаю только я и государь. Я почел лишним сообщать о нем моему преемнику, а государь, сколь я знаю, мог и запамятовать.

– Ба, – промолвил сектант, – все-таки у нас неподходящий государь.

Нан помолчал, потом сказал:

– Этот Арфарра, вероятно, велел постукать по стенам, только нынче эти вещи не так строятся, чтобы до них можно было достучаться.

Тут они вышли в малый кабинет. Вышивальщик стал вертеть сундучком на столе, и Нан торопливо сказал:

– Его не открыть без шифра – бумаги сгорят.

Сын Шиманы улыбнулся ненатуральной улыбкой, словно карп на подносе, подошел к двери кабинета и запер ее на ключ изнутри. Двое сектантов скучали и бродили глазами по потолку.

– Итак, – сказал медленно Нан, – я отдаю вашему отцу бумаги, порочащие Чаренику, а что я получаю взамен, кроме народного восторга и репутации предателя?

Тогда все трое сектантов откровенно вынули из ножен мечи, и сын Шиманы стукнул кулаком по столу и заявил:

– Открывайте сундук! Больше вам ничего не осталось!

– Да, – согласился Нан, – больше мне ничего не осталось, разве что вот это.

Нан встал, и юноша увидел, что министр вытащил больную руку из-за пазухи и держит в ней какую-то ребристую штучку с глазком посередине. Глазок выпучился на юношу, подмигнул.

– Это как называется? – удивился юноша.

– На языке ойкумены, – ответил насмешливо Нан, – это не называется никак, а сделана эта штука для того, чтобы защищать бедных министров, которых всякая сволочь норовит принести в жертву государственным соображениям.

Юноша схватился за меч и вышивальщик схватился за меч… Говорят, что на небесах эти двое жестоко поспорили: один показывал, что министр-колдун вытряхнул из своего рукава десять тысяч драконов, а другой говорил, что драконов не было, а была огненная река; и судья Бужва, вконец запутавшись, постановил, что это дело не входит в его юрисдикцию.

И если вы хотите узнать, что случилось дальше, – читайте следующую главу.