– Весьма, – молвил Сият-Даш, – тонкое рассуждение. Ведь, говорят, государь Иршахчан еще две тысячи лет назад умел ходить на медных лошадях и летать на деревянных гусях. Нечестиво не верить свидетельствам историков. Все, однако, сгинуло. Не иначе, как месть тех же бесов.

«Господи, – сказал себе Бьернссон, – ты знаешь, я хотел быть как ты, и я поддалcя искушению сотворить чудо. Ты наказал меня за гордыню, и разжаловал из святых в колдуны, а из колдунов – в повстанцы».

– Не думаю, чтобы дело тут было в бесах, – сказал чиновник с лютней, – потому что их не существует.

– Нет, – возразил старый чиновник в зеленом платье с чешуйками накладного серебра и круглыми глазами цвета опавшей листвы, – бесы существуют, и мне случалось слышать их голоса.

Кто-то усомнился, что голоса бесов можно услышать.

– Я не знаю, были ли это голоса беcов или богов, – отвечал старик, – но вот в чем дело. Я, недостойный, был тогда послушником у отца Клоха, который продвинулся среди шакуников более других в исследовании электричества. Где-то за год до кончины храма отец Клох научился разговаривать на расстоянии. Это было, как всегда, без особого чародейства, но с большим треском. Разговаривать было, собственно, нельзя, а пришлось изобрести новый способ записи слов. Это было такое же новое дело, как изобретение письменности, потому что эфир, новое средство передачи смысла, отличался от воздуха так же, как бумага. И вот, представьте себе, я сам слышал несколько раз, – соединишь медные прутики и слышишь речь, не похожую ни на один из языков ойкумены.

Бьернссон от изумления чуть не упал со стула. «Боже мой! Так вот почему все мастерские храма взлетели на воздух в один и тот же день! Они изобрели радио!»

– Вот за преступные знания, – вскричал Сият-Даш, – государыня Касия и наказала храм!

– Да, – сказал бывший шакуник, – я и сам так полагал все эти годы. Однако теперь я думаю, что это бесы разгневались на людей за то, что те стали подслушивать их разговоры. Наверное, даже не в первый раз разгневались. Умел же, как вы сами заметили, государь Иршахчан летать на деревянных гусях и ездить на медных конях.

От внезапного порыва вечернего ветра заколебался и закоптил светильник. Один из собеседников взял щипцы и стал поправлять фитиль. «Это что же – сообразил Бьернссон, – он считает, что кто-то намеренно две тысячи лет мешает ученым ойкумены… Да откуда здесь монах-шакуник?» Волоски на теле Бьернссона стали оттопыриваться от ужаса.

За спиной распахнулась дверь. У яшмового аравана не хватало духа обернуться.

– Привели, – гаркнул стражник.

Бьернссон скосил граза. Двое стражников волокли в комнату человека в шапке, похожей на лист подорожника, и в кафтане казенного рассыльного. Человек молча и сосредоточенно лягался связанными ногами. Бьернссон помертвел: это был атаман Ниш.

Бьерссон схватился за посох и один из стражников схватился за посох. Бьернссон потянул посох к себе, выворачивая его вправо, и стражник потянул посох к себе, выворачивая его влево. Верхняя секция посоха с легким щелкчом провернулась на оси, Бьернссон отчаянно вскрикнул и выпустил палку… Тишина.

Стена за раскрытым окном стояла, как прежде. По широкому навершию, скучая, расхаживал облитый лунным светом часовой. Яшмовый араван сунул руку за пазуху: двое человек за спиной вцепились в запястье мертвой хваткой.

– Что там у вас, святой отец? – раздался насмешливый голос.

Из темноты выступил и встал напротив Бьернссона молодой чиновник с завитыми золотистыми волосами. Черт побери! Это был маленький Шаваш, секретарь Стрейтона!

Один из охранников пошарил у Бьернссона за пазухой и, почтительно склонившись, подал Шавашу самодельный револьвер. В этот миг другой человек, размахнувшись, ударил атамана Ниша тяжелым мешочком с песком по голове. Тот повалился наземь, не имея более возможности наблюдать происходящее; он не видел ни Шаваша, ни револьвера; он видел, несомненно, только предавшего его проповедника, покойно кушающего чай.

Шаваш отбросил револьвер и взялся за посох. Он схватил его обеими руками и повернул верхнюю секцию, один раз и другой, а потом вдруг напружился и разломил посох, – начинка посоха просыпалась вниз, на верхушке разорванной секции задрожал медный проволочный усик…

– Голоса бесов, a? – пропел чиновник и вдруг, со всей силы, крепко и страшно ударил проповедника обломком посоха по губам.

Бьернссон даже не попытался уклониться. Немного погодя он вытер кровь, показавшуюся в уголке рта, и хрипло сказал:

– Наместник Ханалай…

– Наместник Ханалай тут ни при чем, – сощурился Шаваш. – С начала и до конца. Впредь советую вам быть умнее и не очень-то полагаться на удачно подслушанные разговоры.

– Кто вы такой, отец Сетакет? – спросил Шаваш.

Яшмовый араван свесил голову.

– Надеюсь, вы-то в бесов не верите, – спросил он.

– Не верю, – отозвался Шаваш, – если бы у вас в подручных были бесы, вам бы не понадобились для взрыва эти…э… конденсаторы и катушки.

Бьернссон был слишком потрясен, чтобы думать по-порядку.

– Не волнуйтесь так, отец Сетакет, – насмешливо сказал Шаваш.

– А я не волнуюсь, – вдруг хрипло засмеялся Бьернссон. – Я давеча волновался, когда выбирал, кому пропадать. И молился, – Господи, сделай так, чтобы пропал один я. А, – махнул рукою яшмовый араван, – вам этого не понять.

– Рад слышать, – усмехнулся Шаваш, – что боги исполнили вашу молитву.

Двое охранников в парчовых куртках привели Бьернссона в кабинет Сият-Даша, страшный кабинет, где в цветных витражах плавились и сверкали высокие золотые светильники, и усыпанный камнями и оттого равнодушный бог с рыбьей головой взирал на две выщерблинки, оставленные в паркете коленями неутешных просителей.

«Умница Шаваш», – с тоской думал Бьернссон, пока охранники привязывали его к креслу. – «Экспериментатор. Ведь, скажем, арестуй он меня просто так, – чтобы он мог доказать? Ничего. Радиовзрывателя я ему, во всяком случае, не собрал бы. А если бы он каким-то образом заполучил в свои руки современный комм, что бы случилось? Тоже ничего! Он бы ничего не понял. Бусинка – а разговаривает… Действительно – магия».

Охранники вышли. Старик из монахов-шакуников сел под равнодушным богом, а завитой чиновник придвинул свое кресло к Бьернссону и спросил:

– Так кто же вы такие, желтые монахи?

Бьернссон взглянул на него и похолодел. Тот улыбался так же вежливо и предупредительно, как полтора года назад, в тот день, когда Бьернссон явился в управу.

– И когда же вы стали меня подозревать, господин Шаваш?

– С тех пор, как вы пришли в мой кабинет в столице.

«Бог ты мой! Я ведь тогда хотел, клянусь, хотел все сказать. А теперь? А теперь он мне не поверит. Если я скажу ему, что мы здесь не тысячу лет, а четверть века, что все басни о злых оборотнях – это не про нас… Господи, он мне никогда не поверит! Он повесит меня вверх ногами и будет бить до тех пор, пока не добьется тех ответов, которые ему покажутся правильными».

И Бьернссон потерянным голосом сказал:

– Ох, господин Шаваш! Поверьте, я вам все объясню. Честное слово, к гибели храма мы не имеем никакого отношения…

Старый монах полез из кресла. Кажется, он хотел вцепиться подлому бесу в горло. Шаваш вдруг мягко, но протестующе вскинул вверх руки.

– Помилуйте, – сказал чиновник, – что за объяснения между уважающими друг друга людьми. Я