– Пока слаб, но скоро окрепну.

– И куда же ты пойдешь?

– Куда глаза глядят. – Он показал на одежду. – Это для меня или у тебя еще к кому есть поручение?

Она со вздохом положила узел на кровать.

– Мать настоятельница говорит, раз ты чувствуешь себя лучше, тебе, вероятно, вскоре захочется перебраться в гостевой дом, и, поскольку из своей одежды у тебя только нижнее белье, она милостиво выделила для тебя тунику и шоссы.[4]

– Она очень добра. – Николас взял тунику и развернул ее. Широкая, в сборку, она была пошита из мягкой ворсистой шерсти рыжевато-коричневого цвета – предмет одежды богатого человека. Такой роскошной вещи он давно не носил. К тунике прилагались шоссы, изготовленные из практичного коричневого полотна, и матерчатый зеленый капор с короткой накидкой, укрывающей плечи.

– Мы всегда держим запасную одежду в гостевом доме, – объяснила девушка, отвечая на его удивленный вопросительный взгляд. – Путники зачастую приходят к нам в плохую погоду, а кому приятно коротать ночь в мокрой одежде?

– Передай ей от меня огромное спасибо, а я, когда поднимусь с постели, сам еще раз поблагодарю ее, – сказал он с искренней признательностью в голосе и помял в пальцах богатую ткань. Потом глянул на девушку. – Ты говорила, что много слышала об Иоанне в Линкольне. Значит, там был твой дом до того, как ты стала монахиней?

Она печально усмехнулась:

– Я жила там, но сомневаюсь, чтобы это когда-либо был мой дом. – Она внезапно вскочила на ноги с выражением отвращения на лице и расправила складки своего одеяния, грубого и невзрачного в сравнении с той красотой, что он держал в своих руках. – А в этой убогой обители я тем более чужая.

Николас нахмурился.

– Но я думал, что…

– Что это мое призвание? – Она горько рассмеялась и поднесла руку к голове. – На мне апостольник послушницы, а не настоящей монахини. И, будь моя воля, я никогда бы не надела его. – Одним резким движением она сдернула с головы плат, и ей на спину упала толстая рыжевато-каштановая коса с выбивающимися пушистыми завитками.

Николас опешил от изумления. Он знал, что монахини в знак уважения к Господу коротко стригут свои волосы – символ женского тщеславия, и у него и мысли не возникало, что эта девушка в монастыре совсем недавно, что ее еще даже не остригли. Без строгого чопорного плата она выглядела моложе, черты ее лица казались мягче, а сочетание медово-бронзовых волос и золотисто-карих глаз производило потрясающее впечатление.

– Мои родные хотели избавиться от меня, – отрывисто произнесла она. – Они отдали мое приданое монастырю и отправили меня сюда гнить до скончания века. – Девушка тряхнула головой, и ее коса замерцала от движения.

Николас зачарованно смотрел на нее. В нем проснулось любопытство.

– Но почему они решили избавиться от тебя? Ты что-то натворила?

Мириэл теребила в руках плат.

– Я сказала, что думала, и, когда отчим лупил меня за это, я отбивалась руками и ногами. – Неожиданно ее губы дрогнули в улыбке. – Я устроила в доме пожар и подняла такой шум, что на следующее утро, когда меня отправляли в этот монастырь, половина жителей Линкольна выстроились вдоль дороги, провожая меня.

– Выходит, ты – непокорная мегера. – Он широко улыбнулся.

– Я учусь смирению. – Она улыбнулась ему в ответ, и он невольно подумал, что давно уже не встречал такой милой девушки, но это впечатление быстро рассеялось. – Я ненавижу монастырь, – заявила она. – Мать настоятельница уверена, что со временем я приживусь здесь, но ей просто не хочется расставаться с моим приданым. А я знаю одно: ничего другого мне не остается. И это приводит меня в отчаяние.

Николас, испытывая неловкость, поменял положение тела.

– Может, настоятельница и права. Может, со временем ты и впрямь привыкнешь. – Он понимал, что его банальные слова служат ей слабым утешением. Слушая пылкий голос девушки, глядя на нее, на ее длинную косу, переливающуюся в отблесках пламени свечи, на ее горделивую осанку, трудно было вообразить, чтобы она всю оставшуюся жизнь провела на коленях пред Богом.

– Если и привыкну, – отвечала она, – то только тогда, когда отомрет лучшая часть моего существа.

Полог, закрывающий маленький альков, внезапно приподнялся, и в образовавшемся проеме выросла фигура незнакомой монахини – еще более грузной, чем сестра Маргарет.

– Сестра Мириэл, что это за вольности ты себе позволяешь? – грозно воскликнула она, подбоченившись. В ее лице читался скептицизм, сквозивший также и в интонациях ее голоса, а блестящие темные глаза сверкали злобным торжеством.

– Ничего, – быстро проговорила Мириэл. – Просто у меня сбился плат, и я сняла его, чтобы завязать получше.

– Ты, должно быть, решила, что я только сегодня на свет родилась! – Монахиня придвинулась к девушке, нависнув над ней, словно огромная грозовая туча. – Как ты смеешь блудить в доме Господа? Немедленно накрой голову!

– Сестра Мириэл в моем присутствии держится с исключительной скромностью, – вмешался Николас, заметив панику в глазах девушки. – Право, меня поражает, что вы употребляете столь жесткие слова в отношении одной из ваших сестер.

– Ваши представления о скромности вряд ли соответствуют монастырским, – отрезала монахиня, наградив молодого человека убийственным взглядом, и повернулась к послушнице. – Марш к

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату