архонт, — я прошу вас, нет, я требую, чтобы вы доставили мне его сюда живым! Мне не важно, как вы это сделаете и что для этого потребуется. Вы получите все, что понадобится, а сверх того еще золота для Готской епархии столько, сколько весите сами! Но сделайте это как можно скорее. Не медля.

— Все будет сделано, блистательнейший дука. Вы позволите мне взять воинов из отряда вашего сына? Вы же знаете, Михаил Аргир очень силен и опасен.

— Хотя бы и всех! Да он и сам наверняка пожелает идти. — Архонт быстрым шагом направился к высокому креслу, у которого стоял прислоненный резной посох. — Эй! — Он стукнул об пол этим золоченым символом власти. — Призовите ко мне Симеона!

Появившийся в дверях палатничий с опаской глянул на впавшего в ярость господина.

— Он здесь и только ждет повеления войти.

— Уже здесь? Вот и прекрасно. Передай, пусть войдет. А вы, отец Гервасий, ступайте, но помните, сегодня же я хочу увидеть этого выродка гиены перед собой.

Святой отец поклонился, спеша исчезнуть так же тихо, как появился.

Григорий Гаврас крутанулся на алых каблуках, ища, на что бы обрушить гнев, яростным огнем терзающий все его нутро. И не найдя, на что излить его, со злобой отшвырнул посох.

— Что случилось, отец?

Симеон Гаврас вбежал в залу, готовый, кажется, схватиться с любым, пусть даже неведомым и невидимым противником.

— Ничего, — устыдившись вспышки неконтролируемого гнева, со вздохом проговорил архонт и медленно, стараясь выглядеть как можно величественнее, опустился в высокое кресло.

— Это что же, хитромордый шакал Гервасий довел тебя до такого негодования? — глядя на валяющийся посреди зала посох, поинтересовался турмарх и, подняв лежащий бесхозно знак автократорской власти, подал его отцу.

— Не смей называть его так, — хмуро отозвался Григорий Гаврас. — Он делает свое дело. Грязное, но необходимое.

— Мне этого не понять, отец. Но не с этим шел я к тебе.

— Когда-нибудь поймешь, — поудобнее перехватывая вызолоченный посох, хмуро ответил архонт.

Его сын лишь пожал плечами.

— Отец, ты уже много раз призывал меня жениться. Нынче я готов исполнить твою волю. Я встретил ту, о которой мечтал всю жизнь. Ее глаза… Отец, я увидел их и утонул!

— Что ж, это хорошая новость. — На сведенных злобой губах старшего Гавраса появилась невольная улыбка. — Надеюсь, она хорошего рода?

— О да.

— И кто же это? Я ее знаю?

— Севаста Никотея, племянница императора.

— Никотея?! — У архонта перехватило дыхание. — Ты соображаешь, что говоришь? — едва выдавил он.

— О да, конечно! Ведь ты же не станешь оспаривать, что еще мой дед был севастом, ипатом и патрикием.[39] Его жена, моя почтенная бабушка, происходит из царского рода Таранитов.

— Я знаю это получше твоего! — оборвал его отец. — Речь не о том.

— Тогда о чем же? Наш род богат и знатен. Не думаю, чтобы император отказался от такого родства. Ведь выдал же его отец за тебя…

— Замолчи, глупец! Император… — Григорий Гаврас встал и снова начал расхаживать по зале.

— Император подсылает ко мне убийц.

— Этого не может быть! Он высоко ценит вас.

— Ложь и вероломство! Замолчи и слушай. Иоанн Комнин послал сюда убийцу твоего брата, Михаила Аргира, чтобы тот отыскал здесь заговор, который мы якобы плетем, и пресек его столь же кроваво и ревностно, как он это сделал не так давно с половцами, то есть попросту свернул нам головы. Сегодня Никотея поведала мне об этом. Она на нашей стороне. Ей тоже есть что терять и что припомнить своему ненаглядному дядюшке Иоанну.

Усвой накрепко, мой дорогой и, увы, с недавних пор единственный сын. С этого дня для тебя нет больше василевса. Есть разбойник, оружием и обманом занявший престол в граде святого Константина. И разбойник должен быть покаран. Даже если для этого придется весь остаток жизни посвятить этой великой цели.

— Как скажешь, отец, — медленно, с трудом веря услышанному, смиренно проговорил Симеон. — Но тем более, если Никотея — наша союзница против общего врага…

— Забудь! — Григорий Гаврас грохнул посохом об пол. — Забудь, выкинь из головы. Завтра Никотея отправится с посольством в Киев, чтобы стать женой князя Мстислава Мономашича.

— Отец, но он… и она… Ведь она не любит его!

— Молчи! Молчи, не смей перебивать! — рявкнул архонт. — Не любит. Она едва слышала о нем. Но Мстислав — это воины и корабли. Причем воины, уже более десяти лет не знавшие поражений. Ради нашей общей победы Никотея готова принести себя в жертву. И ты смирись!

— Я не желаю приносить такую жертву, отец. И принимать ее не желаю.

— Смирись! — грозно нахмурился правитель Херсонеса. — Я требую! Я повелеваю тебе. Она должна стать женой князя и правительницей в Киеве. Кровь твоего деда, кровь твоего брата, годы моих страданий взывают к тебе! Не смей более и думать о ней!

— Отец, я готов сложить за тебя голову, я готов отдать по капле свою кровь. Но… я не могу не помышлять о ней.

— Глупец! О Господи! Влюбленный глупец. — Архонт с силой сжал виски, пытаясь унять стучащую в них кровь. — Что ж, если тебе уж так неймется, вспомни о превратностях воинской судьбы, о том, как она порой бывает переменчива, о том, что даже самый храбрый и удачливый герой может пасть жертвой роковой случайности. Я слышал, что одного из предков нынешних князей русов в час победы укусила змея, притаившаяся в черепе некогда любимого княжьего коня. Если Никотея останется вдовой…

— Неужто ты предлагаешь мне… — отшатываясь от отца, пробормотал Симеон.

— Я предлагаю тебе не быть дураком. И помнить, что ты — будущий правитель. — Григорий Гаврас остановился. — Нет, будущий василевс ромеев.

Как рассказывали мудрецы древности, громовержец Зевс, победив титанов, а быть может, Господь триединый, сокрушив врага рода человеческого с воинством его — за давностью лет сказать точно невозможно, — заключил побежденных соперников в глубь земных недр, точно в темницу, возможно, до Страшного суда, возможно — до Рагнарека. В свой срок узнается и это. Однако мятежный дух узников порой столь демонстративно проявляет себя, что сотрясает твердь и поднимает волны размером с горы.

В районе Херсонеса подобные сотрясения — не редкость. И, понятное дело, в своей лютой ненависти владыка подземного мира стремится уничтожать храмы, построенные человеком владыке небесному.

Часовне, которая служила ночным пристанищем Михаилу Аргиру, не повезло, подобно многим другим домам и церквям. Все они были сокрушены землетрясением лет за пятьдесят до того. Стены ее обвалились, уронив купол на головы молящихся о спасении, однако крипта, построенная, должно быть, еще в эпоху первых христиан, чудесным образом выстояла.

И все же то ли мрачная память о погибших здесь людях, то ли отдаленность от городских стен продиктовали окрестным жителям решение покинуть оскверненное место, оставив его воронам и скорпионам. Ни те ни другие не боялись глухих стонов погибшей в завале паствы, как, впрочем, не боялся