собеседника. Так произошло и в этот раз.

— …И что же было далее? — дослушав ночного гостя, любезно поинтересовался отец Гервасий, сверля колкими глазами изрядно оробевшего монаха.

— Сей воитель передал мне несколько монет и просил купить ему еды и вина и завтра утром принести к месту, где он предается молитве и покаянию.

— Что ж, это богоугодно и милосердно, — кивнул глава местных катаскопоев. — Но я вижу, что-то насторожило тебя.

— Быть может, это и не стоит вашего многомудрого внимания, вероятно так, пустяки, но… — Монах замялся и выложил перед доверенным человеком архиепископа Готского несколько бронзовых монет. — Он дал мне вот это.

Отец Гервасий взял одну из монет, поднес ее к пламени свечи, чтобы рассмотреть получше, покрутил в пальцах, положил на стол, взял еще одну монету. На бронзовом кругляше был изображен сидящий на лошади воин со штандартом, надпись по кругу гласила: «Рожериус Комес». На аверсе красовалась восседающая на троне Богородица с Иисусом на коленях. Сумятицу букв, которую старательно вырезал неведомый мастер, прочитать было невозможно. Мусульманскому умельцу при дворе Роджера I Сицилийского было столь же невдомек, что за закорючки он вырезает, как и франку, вздумай он изобразить арабскую вязь.

«Тройной фалларо, — про себя отметил отец Гервасий. — Даже здесь эти разбойники норманны остались верны себе! Если поглядеть на трон Божьей Матери, невольно кажется, что восседает она на одном из их проклятых змееголовых кораблей».

— Ты поступил благоразумно, брат мой, принеся сюда эти монеты. Твое решение похвально и заслуживает награды. Я передам отцу игумену, чтобы он поощрил тебя. Однако в монетах, которые ты принес, нет особой крамолы. Ступай к отцу казначею, отдай ему их, он же выдаст тебе столько же, но в денариях, чтобы у тебя не случилось затруднений при покупке еды и вина для твоего достойного спасителя. Кстати, ты говоришь, он очень высок?

— Да, высок, строен, широк в плечах, по всему видать, очень силен. И… хоть мне и зазорно говорить о том, но мне кажется, он не знает отказа у женщин.

— Что же, так красив?

— Красив, — с невольной грустью вздохнул монах. — Русые кудри, темные брови вразлет, нос прямой, ровный, глаза пылают отвагой.

— Ты столь ясно запомнил его?

— Святой отец, Господь наградил меня даром рисовальщика. Пять дней в неделю я тружусь над образками. Увидев же сего доблестного воителя, я воочию узрел, каков должен быть святой Георгий, Великомученик и Победоносец!

— Ну да, — вздохнул отец Гервасий, сгреб все монеты, кроме одной, со столешницы и протянул их иконописцу. — Господь милосердный награждает прозрением достойных. Ступай, брат мой, к отцу казначею, а эту монету я пока оставлю себе.

Дождавшись, когда закроется дверь за умиротворенным богомазом, отец Гервасий резко помрачнел и достал из-под открытого требника монету, в точности сходную с той, что лежала перед ним на столешнице.

— Значит, рыбари и свечники сказали правду. Он не утонул и движется сюда.

Архонт Херсонеса, дука Готии Григорий Гаврас в эту ночь и не думал спать. Он метался из угла в угол дворцовой залы, не замечая, что большинство свечей уже погасли и с каждой минутой в помещении становится все темней. Ему, сыну грозного воителя и великомученика Федора, прозванного Стратилатом, сегодняшний день представлялся едва ли не самым тяжелым и решающим днем его жизненных испытаний.

Судьба, точно насмехаясь, обратила во зло и прах все то, чем он дорожил, что многим казалось счастливым жребием. Его отец, наследник богатого и знатного рода Гаврасов, происходил из Халдийской фемы. С юношества он снискал заслуженную славу непобедимого воина, а затем и полководца. Опасаясь его популярности, коварный родитель нынешнего императора послал будущего святого сражаться с персами в Трапезунт. И грозные враги очень скоро начали слагать легенды о благородном, но весьма опасном противнике Федоре Гаврасе. Сам же он в это время продолжал биться насмерть, будто не замечая, что василевс оказывает все меньше помощи герою, а потом и вовсе оставляет его наедине с врагом.

Молодому Григорию Гаврасу довелось видеть оборотную сторону этих событий. В дни, когда его отец сражался на восточных рубежах империи, будущий правитель Херсонеса жил почетным заложником при императорском дворе. Его попытки бежать из Константинова града туда, где едва ли не каждый день вспыхивали бои, пресекались жестко и безапелляционно. Алексей Комнин почитал глупостью верить в преданность собственной знати. Когда же речь шла о Федоре Стратилате, то и подавно. Могущество дуки Трапезунта росло столь быстро, что, по мнению императора, его следовало крепко держать за горло, дабы он и подумать не смел о создании собственного царства.

Но в один ужасный день в столицу ромеев примчался гонец с известием, что Федор Гаврас пленен во время похода на сельджуков.

Восхищенный храбростью знатного врага, султан Хорасана предложил ему принять мусульманство, обещая сохранить жизнь и сделать своим приближенным. Но Федор Стратилат гневно отказался от такого спасения и был предан мученической смерти.

Григорий был уверен, что в пленении его отца дело не обошлось без предательства. Уж больно напоказ негодовал василевс и его двор, глядя, как из-под влияния Константинополя уходит целая провинция. Уж больно скоро патриарх велел причислить святого воителя к числу великомучеников. Тогда он сцепил зубы, понимая, что для отмщения нужны силы, которых у него нет. Он стал верным царедворцем, преданней которого и сыскать было нельзя. И чем громче звучало имя его замученного отца, тем с каждым годом прочнее становилось его собственное положение.

И все же император Алексей опасался передавать власть в Трапезунте старшему из мужчин рода Гаврасов и потому отправил его архонтом сюда, в Херсонес. Но то, что должно было ослабить их род, только усилило его. И теперь Херсонес и Трапезунт, точно две могучие руки, готовы были сомкнуться на горле Комнинов.

Вначале, когда Алексей II умер, Григорию показалось, что месть умерла вместе с почившим василевсом. Иоанн был товарищем в его детских играх, и потому молодой Гаврас был из первых, кто поддержал Красавчика в его притязаниях на трон. Расплата была жестокой. Теперь, когда Иоанн сам набрал силы, он пытается вычеркнуть из своей жизни всех тех, кому был хоть чем-то обязан, кто мог припомнить ему это, не изогнув смиренно хребет у императорского трона, а так, как он, глядя ему прямо в глаза.

Да, конечно, Иоанн сделал прекрасный выбор. Михаил Аргир, да станет вода ему вечным пламенем, фигура здесь известная и многими любимая. Его доблесть несомненна, как, впрочем, и готовность проливать кровь, невзирая на лица, родство и прежние отношения. Хвала Всевышнему, не допустившему столь гнусного преступления, и вечная признательность Никотее, открывшей ему глаза на планы «старых друзей»! Теперь пришла его пора нанести удар. Ничто более не помешает Гаврасам это сделать!

— Что-то беспокоит славнейшего правителя? — внезапно услышал Григорий за спиной.

Архонт вздрогнул. Он не слышал, как вошел ночной гость, и невольно сморщился, досадуя на себя за этот промах.

— Быть может, достославный архонт желает, чтобы я передал распоряжение и в зале поставили новые свечи?

Гаврас оглянулся по сторонам.

— Нет, и этого довольно. Что привело вас сюда в столь поздний час, отец Гервасий?

— У меня для вас новости.

— Вот как? Что-то случилось?

— Имеются почти достоверные сведения, что убийца вашего сына жив и здравствует.

— Вы, должно быть, шутите. Он утонул во время кораблекрушения.

— Он спасся. И более того, он сейчас направляется сюда.

— Если это правда, святой отец, а я молю Бога, чтоб это было правдой, — сквозь зубы процедил