— Если пожелаете, можем далее вместе ехать, — словно невзначай предложил кашевар. Лесные дороги в этих краях были неспокойны, и общество столь внушительного и, похоже, умелого воина могло при случае отвратить разбойный люд от мысли избрать путников своей жертвой.

— Я спешу. — Отставив пустую миску, Михаил Аргир подошел к стреноженным коням, снял путы и вскочил в седло. — Да, вот вам. — Он расстегнул висящий на поясе кошель, так же как и скакуны, позаимствованный у мертвых фрязинов, и не глядя бросил одну из монет спасителю от голодной смерти.

— Ишь ты, не наша, — ловя монету в воздухе и разглядывая ее на развернутой ладони, покачал головой свечных дел мастер.

— Отец, — осторожно, точно осу, беря кругляш, проговорил один из его сыновей, — а ведь такие монеты, как есть, в ходу у тех разбойников, что из-за моря пришли и в наших краях озоруют.

— Да-да, — подхватил второй, — о них архонт велел катаскопоям все подробнейшим образом докладывать, а за утайку… — Он многозначительно хлопнул себя ладонью по загривку.

— Во как, — испуганно выдавил их отец. — Ну надо же!

Однако чужака уже и след простыл.

Отец Амвросий не мигая глядел сквозь колеблющееся пламя свечи на скорбный лик святого угодника Николая, темневший среди сусального золота. Небесный покровитель странников был задумчив, и навряд ли слова обращенной к нему молитвы достигали цели. Долгие годы отец Амвросий полагался на покровительство этого святого. И вот теперь сам не ведал, просить ли Божьего угодника помочь любезному воспитаннику или же, наоборот, молить о вразумлении заблудшего государя.

В годы былые мних Амвросий в странствиях за студеные моря самолично побывал на далеких островах бриттского королевства, а потому и помыслить не мог о том, чтобы в тех сырых и туманных землях сел на великокняжий стол один из Мономашичей. Уж больно мудреное это было дело. Уж больно велика и могуча стояла дружина за плечами тамошнего правителя. Но как было сказать о том молодым князьям, а уж тем паче их суровому и непреклонному батюшке?

С великой тщательностью исполнил он порученный ему труд. И всякий, сведущий в законах мирских и установлениях Божьих, счел бы справедливыми приведенные им резоны, подтверждающие святость прав Мономашичей на бриттский трон.

И все же, все же… Душа его болела при мысли, что молодой князь Мстислав отправляется в заморские края безвозвратно, чтобы, быть может, сложить там голову и усеять тамошние чащобы и непролазные болота, точно семенем раздора, телами русских витязей.

Старец Амвросий неотрывно глядел сквозь пламя на лик святого Николая, стараясь прочесть в его взгляде судьбу воспитанника.

Монастырский служка уже несколько минут, замерев, следил за безмолвными размышлениями седобородого мниха, опасаясь нечаянным словом отвратить от парения в горних высях мысль преподобного отца Амвросия. Однако дело его было неотложным, и он тихо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, затем, не дождавшись ответа, кашлянул еще, на этот раз — погромче, и наконец, подойдя к летописцу, тронул его за плечо.

— Князь Мстислав Владимирович прибыл в монастырь, — тихо проговорил служка. — Он желает видеть вас.

Отец Амвросий повернул к нему свою крупную седую, без единого темного волоска голову, оглядел, точно осознавая слова юноши, и величаво кивнул.

— Передай, что я спущусь к нему. — Отец Амвросий оперся ладонью на потрескавшуюся скамью, пытаясь быстро подняться. Кожей он ощутил полированную многолетним ерзаньем поверхность и будто бы почувствовал тепло, исходящее из глубины дерева. Почувствовал эту неведомую силу, и тут же, устыдившись, отдернул руку, точно опасаясь, что кто-то подслушает и осудит его смятение. — Я уже иду.

Высившийся над днепровскими кручами монастырь был окружен настоящей крепостной стеной, призванной отделить суетный людской мир от чистого мира Божьего. Увы, ни этой, ни какой-либо иной стене такое было не под силу. Но зато каждому проходившему ли, проплывавшему ли при взгляде на высокие куртины было ясно, что Господь в этих местах силен не только словом.

Строжайший запрет возбранял мирянам входить под монастырские своды с оружием. Однако же, зная крайнюю нелюбовь князей и дружинников расставаться с мечами и кинжалами, монахи пристроили к прочим монастырским помещениям особую светлицу, где воины мира духовного, не уронив достоинства и святости места, могли встречаться с воителями мирскими. Именно здесь, расхаживая от оконца к оконцу, ожидал своего наставника и духовника князь Мстислав Владимирович. Взглядом, привычным быстро подмечать все, что может пригодиться в бою, он любовался открывающимся видом на реку, очень хорошо представляя себе, как, разместив в этих стенах лучников, можно держать на прицеле все проходящие мимо корабли.

— Здравствуй, мальчик мой, — проговорил, входя в залу, старец Амвросий, мучительно силясь не шаркать ногами при ходьбе.

— Благослови, отче. — Мстислав Владимирович в несколько шагов преодолел разделявшее их расстояние и, привычно удерживая рукоять меча, преклонил колени перед святым отцом.

— Господь с тобою. — Монах совершил крестное знамение над головой витязя. — Что привело тебя сюда? Или же ты просто решил навестить старика перед отъездом в дальний путь?

«Какой же ты старик?» — хотел было усмехнуться Мстислав, но с грустью остановился, не произнеся этих слов. Его учитель был стар. Действительно стар. «Он изрядно сдал за последние месяцы», — вздохнул молодой князь, стараясь все же не подавать вида, что удручен открывшейся его взору картиной.

— Я хочу поговорить с тобой, святой отец, — наконец выдавил он, сам не понимая, отчего вдруг заранее обдуманные слова даются ему с таким трудом.

— О чем, мой мальчик?

— О грядущем походе и… вообще… — Князь замялся. — Прости, я так и не научился говорить столь красиво и складно, как ты. — Но вот душа… душа не на месте. Нет, я не боюсь, — поспешно заверил он, точно подозревая, что старец может усомниться в его отчаянной храбрости, — но знаешь, будто выхожу из дома и точно ведаю, что никогда сюда больше не вернусь.

Монах, не говоря ни слова, покачал головой.

— Отчего же ты молчишь, отче?

— Господь велик, сын мой. И смертным, будь они хоть семи пядей во лбу, порою не понять Божьего замысла. Сознаюсь, мне грустно от того, что мои скромные письмена подвигли тебя на совершение деяния несомненно справедливого и достойного, но вместе с тем зело опасного как для тебя, так и для людей, что пойдут за тобой. И каюсь, грешен, не будет мне горше удара, когда вдруг окажется, что мой суетный разум и его никчемные познания будут повинны в гибели моего духовного чада.

— Не говори пустого! — резко прервал Амвросия князь Мстислав. — Коли не суждено мне быть взятым живьем на небо, то рано или поздно все равно помру, а в ратной сече — лучше, чем в тереме под бабье квохтанье. Сам ведаешь, мудр отец, и вдвоем нам с братом здесь оставаться нельзя. Един правитель у Руси должен быть, и никак иначе!

— Но отчего же? Ведь скорее небо с землей поменяются местами, нежели ты пойдешь на Святослава или же он на тебя.

— Верно, покуда живы будем, друг на друга не пойдем и не помыслим о том. А дети? За них кто поручится? А меж бояр при таком-то случае как злой змее не угнездиться? Нет, что ни говори, а мудрость отца велика. Коли судьбою мне выпало за море идти, то, стало быть, и пойду. И корень супостатов вот этой