— Это ты у сторожа Мишки треух спёр? — спросил кто-то сзади. — Да не крути головой, всё равно не увидишь, пока сам не покажусь.

— Ты кто? — поинтересовался шкет, незаметно вытягивая из рукава прихваченное по дороге и заточенное на кирпиче шило.

— Я тут за старшего. А ты рубахи решил потырить?

— Тебе что за дело?

— За тебя беспокоюсь. В этом доме раньше знаешь что было? Мертвецкая. По ночам мертвяки по дому ходят, на дворе появляются. Один вот, навроде тебя, ночью на директорские сапоги нацелился, а мертвяк его — хвать сзади. Так утром и нашли, в одном сапоге, и рот до ушей от страха.

— Брешешь!

— Пёс брешет. Ты их не видишь. А они уже вовсю по двору шастают. На бельё посмотри.

Хаотично болтавшиеся на ветру рубахи вдруг дружно протянули к злоумышленнику белые рукава. Тот отскочил от неожиданности, но быстро опомнился.

— Фраеров такими штучками пугать будешь, а не меня! Я с Трефой ходил, там почище делали!

— Ну и ходил бы себе. Сюда зачем заявился?

Новенький вздохнул.

— Стрельнули Трефу у Ваганьковского, ещё в прошлом месяце… Все разбежались, а меня замели на Калужской. Сперва в участке держали, потом сюда наладили.

— Хочешь уйти?

— Вор с пустыми руками не уходит. Или не знаешь?

— Тогда так. Две рубахи с верёвки возьми, узелок подбери свой, который собрал. Я тебе сверху краюшку хлеба положил. И вали через забор. Только побыстрее!

— А ну как не свалю?

— Свалишь! Нам двоим тут делать нечего. Тебя как зовут?

— Кондрат.

— Ну пока, Кондрат. Надо будет чего, пришлёшь человека к воротам, пусть Тимку спросит. Сам не приходи, а то Мишка — страх злопамятный.

Как часто встречались потом эти двое, доподлинно неизвестно. Возможно, подрастающему вору Кондрату было очень любопытно, с каким таким странным ровесником столкнула его судьба ночью на Благуше.

Да и у собеседника его, несмотря на головокружительную биографию, явно был к Кондрату интерес.

Уверенно можно утверждать, что из виду друг друга они не теряли.

Дело было в ночь на двадцатое октября лихого года, когда бронированная петля затягивалась на горле Москвы, полным ходом шла эвакуация учреждений, готовились взрывать недовывезенные военные объекты и объявили осадное положение.

По улице ползла чёрная машина, высвечивая фарами порхающие листы важных советских документов. И вдруг встала по приказу пассажира, потому что от стены дома отделилась фигура в ватнике и солдатской ушанке, сделала рукой непонятный жест.

— Пойдите прогуляйтесь, лейтенант, — приказал пассажир. — Мотор не глушите. А гражданина пригласите сюда, мне с ним надо поговорить.

— Здравствуй, Кондрат, — продолжил он, когда небритый в ушанке захлопнул дверцу. — Хорошо, что пришёл.

— Зачем вызывал?

— Я имею точную информацию, Кондрат, что в Марьиной Роще — твоя, вроде бы, территория — находятся четверо. Трое мужчин, одна женщина. Вот фотографии. Все четверо свободно владеют русским. Отдай их мне.

— А придти и взять не хочешь? Или силёнок не хватит?

— Перестань, — пассажир поморщился. — Надо будет — придём. Со своими сейчас воевать недосуг. Кроме того. Вот этот, — он ткнул пальцем в одну из фотографий, — нужен обязательно живым. Ну как?

Кондрат взял фотографии, сунул в карман ватника.

— Куда доставить?

— Вот адрес. Фургон под окна пусть подгонят и погудят три раза.

— Ладно. Только тут такое дело…

— Выкладывай.

— Сберкасса на Соколе…

— Я же предупреждал, Кондрат, что осадное положение.

— Да это и не мои вовсе. Шпана залётная. Про них разговора нет. Тем более, что их половину постреляли, а остальные дворами ушли. Мой человек рядом гулял и влетел в оцепление. Позвони в ментовку — пусть выпустят. У него паспорт на Сазонова.

— Липовый?

— Да это они в жизни не сообразят. При нём деньги. Вот его сейчас и крутят, хотят под налёт подвести. Я чего боюсь — что из-за всей этой заварухи стрельнут его во дворе, и привет… Позвонишь?

— Договорились. Ну, счастливо.

— И тебе.

— В Управление, — скомандовал пассажир лейтенанту, когда фигура в ватнике растворилась в ночи. — И побыстрее.

Скорее всего, последующие встречи происходили редко, потому что один не вылезал из лагерей и тюрем, а второй был занят своими таинственными делами, и обоим — недосуг. Один строил царство вольных людей, а второй — величественный храм власти. И трудно было бы определить хоть какое-то сходство между ними, если не учитывать, что любое строительство чего угодно подчиняется одним и тем же законам и в жилах хранителей законов течёт одна и та же кровь. Поэтому-то их тайное братство нерушимо. Даже если различны цели и иногда приходится воевать.

Надо думать, что именно Кондрата и имел в виду Старик, когда, инструктируя будущего президента России Федора Фёдоровича, упомянул вскользь, что один только достойный человек и есть во всей Восточной Группе, да и тот ещё не определился как следует. Потому что вот они уже, сидят рядышком в кабинете Старика. Один на диване, где беседовал недавно со своим двойником Хорэсом. Второй — в инвалидной коляске с хромированными поручнями. А адъютант Старика Игорь в соседней комнате запросто распивает чай с неким желтоглазым, представившимся Зямой.

— Что врачи говорят? — спросил Старик, поглядывая на высохшие ноги собеседника.

Тот пожал плечами.

— Говорят, что я уже лет пятнадцать как покойник. А я живой. Ты тоже ещё живой. Все лютуешь… Что так мало людишек взорвал? Порох закончился?

— Лишнего болтать не надо.

— А я никогда не болтаю, привычки такой нет. Видать, мы тебя здорово застращали, раз ты на такое пошёл. Напугался моих губернаторов, ась?

— А ты сам как думаешь?

— А мне всё равно, если хочешь знать. Губернаторы — они что? Говно, извини за выражение. Я уж с тобой хитрить-то не буду, сам прекрасно понимаешь, что они мне только для фасада и надобны. Мне что с губернаторами, что без них — один хрен.

— А зачем же ты с ними спутался?

— Так уж случилось. Сперва слушок прошёл, что людишки вместе собираются, толкуют — как дальше жить. Потом знакомый один посоветовал приглядеться, серьёзный человек — в авторитете. Ну я их и вызвал к себе, поговорили о жизни.

— Скажи, Кондрат, а они и вправду удумали власть взять?

— Так это они и сейчас ещё дурят, — скупо улыбнулся Кондрат. — Как с тем слоном. Съесть-то он, может, и съест, да кто ж ему даст. Там мужиков-то нету, мелочь одна. Но шухер хороший подняли. Да и я помог малость. Тут ведь как… Одни хотят власть взять, а другие — поставить.

— И кого хочешь ставить?