– Да-да,– воскликнул Санджай, все так же глупо ухмыляясь.– Это личная собственность Гопалакришны Нирендренатха Г. С. Махапатры, главного нищего Союза Читпура и Верхнего Читтаранджана! А сзади в машине шесть его самых доходных и жалких прокаженных. Очень доходные нищие, уважаемый сэр!

Санджай завел машину левой рукой и широким жестом правой обвел грузовое отделение машины.

– Я уже на час опаздываю с возвращением имущества господина Махапатры к месту их кормления и ночлега, высокочтимый сэр. Он оторвет мне голову. Но если вы нас арестуете, почтенный констебль, у меня, по крайней мере, будет оправдание за мою недостойную медлительность. Пожалуйста, если желаете нас арестовать, я открою для вас заднюю дверь. Эти прокаженные, сэр, хоть и приносят хороший доход, ходить уже не могут, так что помогите мне вынести их оттуда.

Санджай принялся нащупывать снаружи ручку на дверце, будто собрался выходить.

– Нет! – воскликнул полицейский. Он затряс дубинкой-латхи над рукой Санджая, шарившей по дверце.– Убирайтесь! Немедленно!

С этими словами он повернулся к нам спиной и быстро зашагал к центру перекрестка. Здесь он принялся размахивать руками и дуть в свисток на сигналящую массу образовавших пробку машин, которые за то короткое время, что его не было на шине, успели блокировать три улицы.

Санджай воткнул передачу, объехал затор по газону Плаца-арка и повернул навстречу движению на Стренд-роуд-саут.

Мы остановились как можно ближе к складу. На улице было очень темно, но в машине сзади имелся фонарь. Санджаю пришлось зажечь его, чтобы мы могли распутать веревки от савана на наших приношениях. По моим часам, подаренным Санджаем, было без десяти двенадцать. Часы, однако, часто отставали.

При внезапно вспыхнувшем свете фонаря я увидел, что Санджай притащил из крематория жалкие останки старика. У трупа отсутствовали зубы, торчала лишь одна прядь волос, а на обоих глазах была катаракта. Его опутывала паутина веревок от покрова моего покойника.

– Проклятье! – пробормотал Санджай.– Прямо как вонючий парашют. Нет, это долбаная сетка, спутанная с брезентом.

В конце концов Санджаю пришлось перекусывать веревку зубами.

– Быстрее,– сказал он мне.– Снимай тряпку со своего. Они не захотят, чтобы он был закрытым.

– Но я не думаю…

– Шевелись, тебе говорят! – рявкнул Санджай, дав волю ярости. Казалось, глаза выскочат из орбит на его побагровевшем лице. Фонарь шипел и брызгался.

– Дерьмо! Дерьмо! – взорвался он.– Надо было использовать тебя, как я и собирался сначала. Это было бы так чертовски просто. Дерьмо!

Санджай злобно поднял свой труп под мышки и потащил его, стремясь освободить от разорванных веревок.

Я застыл как вкопанный, лишившись дара речи. Даже начав медленно развязывать последние узлы и стягивать оставшиеся веревки, я не соображал, что делают мои руки, а в голове звучали слова Санджая: «Вот что я тебе скажу, Дкайяпракеш. Ты – жертва социальной несправедливости. Твое положение трогает меня. Я уменьшу плату за комнату с двухсот до пяти рупий в месяц. Если тебе нужно взять в долг на первые два-три месяца, я буду рад оказать тебе эту услугу».

Слезы стекали по моим щекам и падали на саван. Откуда-то издалека доносился крик Санджая, подгонявшего меня, но мои руки двигались медленно и методично, разбирая последние из запутанных веревок. Я вспомнил, как проливал слезы благодарности, когда Санджай пригласил меня жить к себе в комнату, мое удивление и чувство признательности за то, что он предложил мне вступить вместе с ним в Общество капаликов.

«Надо было использовать тебя, как я и собирался сначала».

Я порывисто вытер глаза, сердито сорвал саван и отшвырнул его в дальний угол фургона.

– А-а-а-а!

Крик рвался из меня. Я отшатнулся назад и ударился о стенку фургона, чуть не повалившись вперед на то, что открылось передо мной. Фонарь перевернулся и покатился по металлическому полу. Я снова закричал.

– Что такое? – Санджай снова подбежал к фургону, остановился и схватился за дверь.– Ох…

То, что я, как невесту, тащил из крематория, возможно, и являлось когда-то человеком. Но сейчас – нет. Ничего похожего. Раздувшееся тело было раза в два больше человеческого – оно скорее напоминало гигантскую, разложившуюся морскую звезду, а не человека. Бесформенное лицо представляло собой белую массу со сморщенными по краям дырками и щелочками там, где когда-то могли быть глаза, рот и нос. Этот предмет представлял собой слабое подобие человеческой фигуры, грубо слепленное из гниющих грибков и мертвого, бесформенного мяса.

То, что я принес, было белым, совершенно белым – белым, как брюхо дохлого сазана, выброшенного на берег водами Хугли. Кожа имела строение выцветшей, трухлявой резины, чего-то содранного и скроенного из нижней поверхности шляпки ядовитой поганки. Тело распирало ужасное давление накопившихся в нем газов и раздувшихся так, что вот-вот лопнут, внутренних органов. То здесь, то там виднелись осколки костей и ребер, торчавших из распухшей массы наподобие палочек, воткнутых в поднимающееся тесто.

– Ах! – выдохнул Санджай.– Утопленник. Как бы в подтверждение слов Санджая, до нас донесся мерзкий запах речной тины, а в одной из черных глазниц появилось нечто, напоминающее слизня. Блестящие щупальца потрогали ночной воздух и спрятались в тень. В этой разбухшей массе я почувствовал шевеление множества других существ.

Прижавшись спиной к стенке фургона, я заскользил к задней дверце, готовый протиснуться мимо Санджая и убежать в гостеприимную темноту. Но он загородил мне дорогу, впихнул обратно в тесный кузов, где лежало тело.

– Возьми его,– велел Санджай.

Я смотрел на него. Упавший фонарь отбрасывал между нами невообразимые тени. Я мог только смотреть.

– Возьми его, Джайяпракеш. До начала церемонии осталось меньше двух минут. Возьми его.

Я мог бы наброситься тогда на Санджая. Я бы с радостью душил его, пока остатки жизни не вылетели бы с хрипом из его лживой глотки. Но тут я увидел пистолет. Он появился у него в руке, как пальма внезапно появляется из цветка лотоса у искусного бродячего фокусника. Пистолет был небольшим. Он выглядел совсем маленьким, чтобы быть настоящим. Но он был таковым. Я в этом не сомневался. А черное отверстие ствола метило мне прямо между глаз.

– Возьми его.

Ничто на свете не могло заставить меня взять то, что лежало на полу за моей спиной. Ничто. Кроме абсолютной уверенности в том, что через три секунды я буду мертвым, если не подчинюсь. Мертвым. Как то, что в фургоне. Лежать с ним. На нем. Вместе с ним.

Опустившись на колени, я поставил фонарь, пока из него все не вылилось или он не поджег саван, и засунул руки под труп. Казалось, он поощряет мои объятия. Одна рука скользнула по моему боку, словно в робком прикосновении застенчивого любовника. Мои пальцы глубоко погрузились в белую ткань. Плоть была прохладной и упругой, и я не сомневался, что в любую секунду рискую прорвать кожу. Бескостные существа ползали и шевелились внутри, пока я пятился из фургона и нащупывал ногой землю. Ноша навалилась на меня, и на секунду я почувствовал ужасную уверенность в том, что труп превратится в жижу и окатит меня, как сырая речная глина.

Я поднял лицо к ночному небу и побрел вперед. Санджай взвалил на плечи свой хладный груз и последовал за мной в храм капаликов.

Мы пели священные слова из «Сатапатха Брахмана»: «И последовательность жертв будет такова… сначала человек, потом лошадь, бык, баран и козел… Человек идет прежде животных и более всего угоден богам…»

Мы опустились в темноте на колени перед жаграта Кали. Нас одели в простые белые дхотти, однако