подопечных. Тесный отсек сзади не имел окон, и из него очень дурно пахло.

Я не знал раньше, что Санджай умеет водить машину. После поездки без всяких правил, с неумолкающим клаксоном, мигающими фарами и перескакиваниями из ряда в ряд я продолжал в этом сомневаться.

Ворота на территорию крематория оказались запертыми, но мы пробрались туда через прилегавшую к ней прачечную зону. Вода уже не текла по открытым трубам, бетонные плиты и корыта были свободны, а работники из касты стиральщиков разошлись с наступлением темноты. Крематорий отделялся от прачечной каменной стеной, но в отличие от многих стен в городе на этой не было ни битого стекла, ни бритвенных лезвий, что позволило преодолеть ее без особого труда.

Очутившись по другую сторону, мы почувствовали некоторую неуверенность. Небо усеяли звезды, но луна еще не взошла. Было очень темно. Покрытые жестью павильоны крематория смотрелись серыми силуэтами на фоне ночного неба. Ближе к основным воротам виднелась еще одна тень: огромная высокая платформа со сводом, установленная на гигантских деревянных колесах.

– Колесница богов для Кали-Пуджа,– выдохнул Санджай.

Наружную раму закрыли жестяными заслонками, но мы оба знали, что внутри прячется нечто огромное, злое, четырехрукое. Подобная праздничная статуя редко считалась жагратой, но кто знал, какую мощь она могла приобретать ночью, в одиночестве, в обители смерти?

– Сюда,– прошептал Санджай и направился к самому большому павильону, ближайшему от кругового проезда.

Мы миновали поленницы дров – топливо для сожжения покойников из денежных семей – и кучки сушеных коровьих лепешек, предназначавшихся для более скромной кремации. Павильон без крыши для похоронного оркестра выглядел при свете звезд пустой серой пластиной. Мне показалось, что это плита из морга, поджидающая труп какого-то огромного божества. Я нервно оглянулся на закрытую колесницу богов.

– Здесь,– сказал Санджай.

Они лежали неровными рядами. Если бы светила луна, то тень от колесницы падала бы прямо на них. Я шагнул в их сторону и отвернулся.

– Ох,– произнес я.– Завтра я сожгу свою одежду. Можно себе представить, каково пришлось толпе при дневной жаре.

– Молись, чтобы завтра вообще наступило,– прошипел Санджай и стал перешагивать через разбросанные тела. Некоторые из них были прикрыты брезентом или одеялами Большинство лежали под открытым небом Глаза мои привыкли к слабому свету звезд, и я мог различать бледные отсветы и белое свечение костей, освободившихся от плоти. То здесь, то там над не имевшей четких очертаний кучей торчала скрюченная конечность. Я вспомнил руку, которая, казалось, схватила меня за ногу возле больницы, и содрогнулся.

– Быстрее! – Санджай выбрал тело во втором ряду и поволок его к задней стене.

– Подожди меня! – отчаянным шепотом окликнул я его, но он уже растворился в тени, и я остался один на один с темными препонами под ногами.

Я двинулся в середину третьего ряда, но тут же пожалел об этом. Невозможно было поставить ногу, чтобы не наступить на что-нибудь тошнотворное, размазывающееся от прикосновения. Подул легкий ветерок, и в нескольких футах от меня затрепетали обрывки какой-то одежды.

Вдруг в ближнем от смутно вырисовывавшейся колесницы ряду что-то зашевелилось и послышался какой-то звук. Я стоял навытяжку, сжав немощные кулаки. Это была птица – огромная, слишком тяжелая, чтобы летать, хлопающая черными крыльями. Она запрыгала по трупам и исчезла в темноте под убежищем богини. Грохочущие звуки незакрепленных жестяных заслонок отдались эхом. Я представил, как огромный идол пришел в движение и протянул четыре руки к деревянной раме, в которую был заключен, как он открывает слепые белесые глаза, чтобы осмотреть свои владения.

Вокруг моей лодыжки что-то сомкнулось.

Я издал вопль, отскочил в сторону, споткнулся и упал в сплетение холодных конечностей. Рукой я уперся в ногу трупа, уткнувшегося лицом в траву. Хватка на моей ноге не ослабевала. Более того, что-то тянуло меня назад.

Я с усилием поднялся на колени и изо всех сил дернул правую ногу. При этом у меня вырвался такой крик, что я ожидал появления сторожей от главных ворот. Я надеялся, что кто-нибудь прибежит. Но тщетно. Я позвал Санджая, однако ответа не последовало. В том месте, где кто-то сжимал мою лодыжку, ощущалось сильное жжение.

Я заставил себя не дергаться и все-таки встал. Хватка ослабла. Я опустился на колено и посмотрел, что меня держит.

Тело было накрыто гладким брезентом с множеством привязанных к нему нейлоновых веревок. В одну из свободных петель я и наступил, а со следующим шагом затянул ее. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы распутать веревку.

Я улыбнулся. Лишь бледная рука, белая, как личинка, при свете звезд, торчала из блестящего савана. Носком сандалии я запихнул руку обратно под покров. Отлично. Пускай Санджай возится с мертвой плотью, как какой-то там топильщик из неприкасаемых. Не дотрагиваясь до фигуры под саваном, я закатал ее получше в шелковистые складки, увязал свободными веревками, взвалил мягкую массу на плечо и пошел, быстро минуя темные павильоны. Когда я отошел подальше от колесницы, шум внутри ее прекратился.

Санджай ждал меня в тени стены.

– Торопись! – прошипел он.

Шел двенадцатый час. Мы находились в нескольких милях от храма капаликов. Общими усилиями мы перевалили трупы через стену.

Поездка от крематория к храму капаликов была кошмаром – нелепым кошмаром. Наш груз перекатывался сзади, пока Санджай выскакивал из потока машин и нырял обратно, заставлял съезжать с дороги запряженные буйволами повозки, вынуждал пешеходов отпрыгивать в кучи отбросов по обочинам – иначе они были бы раздавлены,– отчаянно мигал фарами, предупреждая ехавшие навстречу грузовики, что не собирается уступать им дорогу. Дважды мы тряслись по тротуарам, когда он забирал влево. Наш путь по Калькутте в ту ночь был отмечен потоком раздававшихся вслед ругательств.

В конце концов случилось неизбежное. Возле Майдана на перекрестке Санджай попытался пересечь три ряда встречного движения. С огромной тракторной шины, с которой он регулировал движение, соскочил полицейский и поднял руку, приказывая нам остановиться. В течение какого-то сумасшедшего мгновения я был уверен, что Санджай хочет на него наехать. Потом он ударил обеими ногами по педали тормоза и потянул на себя руль, словно пытался удержать вожжами убегающего вола. Наш фургончик развернуло боком, он чуть не перевернулся и застыл в футе от вытянутой руки полицейского. Двигатель заглох. Один из трупов швырнуло вперед, и его босая нога вылезла между мной и водительским сиденьем. К счастью, саван по-прежнему закрывал оба тела. Я торопливо натянул покров на ногу как раз в тот момент, когда разъяренный регулировщик подошел к фургончику со стороны Санджая. Он наклонился к правому окну, и лицо его чуть ли не лопалось от злости.

– Какого дьявола вы, долбаные ублюдки, тут вытворяете?

Широкий шлем полицейского подпрыгивал, пока он орал. Я возблагодарил всех богов, что нам попался не сикх. Он кричал на нас на западнобенгальском диалекте. Свои вопли он подкреплял ударами тяжелой палки-латхи по двери Санджая. Сикх – а большинство государственных полицейских были сикхами – прошелся бы дубинкой по нашим головам. Странные они люди, эти сикхи.

Не успел Санджай выдумать ответ или завести мотор, как полицейский отступил и прикрыл лицо ладонью.

– Фу! – заорал он.– Какого дьявола вы там везете?

Я вжался в сиденье. Все потеряно. Полиция нас арестует. Нас засадят пожизненно в ужасную тюрьму Хугли, но просидим мы всего несколько дней, потому что капалики нас убьют.

Но Санджай широко осклабился и высунулся из окна.

– О высокочтимый сэр, вы ведь наверняка узнаете эту машину, сэр?

Он похлопал по мятой дверце. Полицейский сильно нахмурился, но отступил еще на шаг.

– Гм-м,– произнес он, не отнимая руки от лица.