хотелось остаться здесь и ждать, когда Маша улыбнется. За окном стало совсем темно, дождь разошелся, и шум его казался шумом недалекого моря.
– На охоте давно был? – спросил Сергей Иванович.
– В первый раз собрался.
– Я и вижу. Ружье лет десять не чищено. Выстрелил бы, а оно в куски.
– А я его и не заряжал.
– Еще пить будешь?
– Спасибо, я уже три чашки выпил.
– Я про белое вино спрашиваю.
– Нет, не хочется.
– А я раньше – ох как заливал. Маше спасибо.
– Вы сами бросили, – сказала Маша.
– Сам редко кто бросает. Правда? Даже в больнице лежат, а не бросают.
– Правда.
– Ну что ж, спать будем собираться. Не возражаешь, если на лавке постелим? Николай, все-таки как тебя по батюшке?
– Просто Николай. Я вам в сыновья гожусь.
– Ты меня старостью не упрекай. Может, и годишься, да не мой сын. Когда на двор пойдешь, плащ мой возьми.
Мы встали из-за стола.
– А вы здесь рано ложитесь? – спросил я.
– Как придется. А тебе выспаться нужно. Я рано подыму. Мне уезжать. И тебе путь некороткий.
И я вдруг обиделся. Беспричинно и в общем безропотно. Если тебе нравятся люди, ты хочешь, чтобы и они тебя полюбили. А оказалось, я все равно чужой. Вторгся без спроса в чужую жизнь, завтра уеду и все, нет меня, как умер.
Сверчок стрекотал за печью – я думал, что сверчки поют только в классической литературе. Лесник улегся на печке. Маша за занавеской. Занавеска доходила до печки, и голова Сергея Ивановича была как раз над головой Маши.
– Вы спите? – прошептала Маша.
– Нет, думаю.
– А он спит?
– Не пойму.
– Спит вроде.
Она была права. Я спал, я плыл, покачиваясь, сквозь темный лес, и в шуршании листвы и стуке капель еле слышен был их шепот. Но комната тщательно собирала их слова и приносила мне.
– Я так боялась.
– Чего теперь бояться. Рано или поздно кто-нибудь догадался бы.
– Я во всем виновата.
– Не казнись. Что сделано, то сделано.
– Я думала, что он оттуда.
– Нет, он здешний.
– Я знаю. У него добрые глаза.
Слышно было, как лесник разминает папиросу, потом зажглась спичка, и он свесился с печи, глядя на меня. Я закрыл глаза.
– Спит, – сказал он. – Устал. Молодой еще. Он не из-за яиц бегал.
– А почему?
– Из-за тебя. Красивая ты, вот и бегал.
– Не надо так, Сергей Иванович. Для меня все равно нет человека лучше вас.
– Я тебе вместо отца. Ты еще любви не знала.
– Я знаю. Я вас люблю, Сергей Иванович.
Легонько затрещал табак в папиросе. Лесник сильно затянулся.
Они замолчали. Молчание было таким долгим, что я решил, будто они заснули. Но они еще не заснули.
– Он не настырный, – сказал лесник.
Хорошо ли, что я не настырный? Будь я понастырней, на мне никто никогда бы не пахал и Ланде в голову бы не пришло покуситься на эти мои полгода – цепочка мыслей упрямо тянула меня в Москву...
– А зачем сюда шел? – спросила Маша.
– Он не дошел, повернул. Как увидел тебя одну, не захотел тревожить. Я его на обратном пути встретил.
– Я не знала. Он видел меня?
– Поглядел на тебя и ушел.
Опять молчание. На этот раз зашептала Маша:
– Не курили бы вы. Вредно вам. Утром опять кашлять будете.
– Сейчас докурю, брошу.
Он загасил папиросу.
– Знаешь что, Маша, решил я. Если завтра он снова разговор поднимет, все расскажу.
– Ой, что вы?
– Не бойся. Я давно хочу рассказать. Образованному человеку. А Николай
– москвич, в институте работает...
Я неосторожно повернулся, лавка скрипнула.
– Молчите, – прошептала женщина.
Я старался дышать ровно и глубоко. Я знал, что они сейчас прислушиваются к моему дыханию.
– Как спалось? – спросил Сергей Иванович, увидев, что я открыл глаза. Он был уже выбрит, одет в старую застиранную гимнастерку.
– Доброе утро. Спасибо.
Утро было не раннее. Сквозь открытое окошко тек душистый прогретый воздух. Сапоги лесника были мокрыми – ходил куда-то по траве. Топилась печь, в ней что-то булькало, кипело.
Я спустил ноги с лавки.
– Жалко уезжать, – сказал я.
– Это почему же? – спросил лесник спокойно.
– Хорошо тут у вас, так и остался бы.
– Нельзя, – возразил лесник и улыбнулся одними губами. – Ты у меня Машу сманишь.
– Она же вас, Сергей Иванович, любит.
– Да?.. Ты как, ночью не просыпался?
– Просыпался. Слышал ваш разговор.
– Нехорошо. Мог бы и показать.
Я не ответил.
– Так я и думал. Может, и лучше: не надо повторять. Путей к отступлению, как говорится, нету.
И он вдруг подмигнул мне, словно мы с ним задумали какую-то каверзу.
– Одевайся скорей, мойся, – сказал он. – Маша вот-вот вернется. На огороде она, огурчики собирает тебе в дорогу. Ей-то лучше, чтобы ты уехал поскорее. И – забыть обо всем.
– Огурчики обыкновенные? – спросил я.
– Самые обыкновенные. Если хочешь, в озере искупнись. Вода парная.
Я мылся в сенях, когда вошла Маша, неся в переднике огурцы.
– Утро доброе, – поздоровалась она. – Коровы у нас нет. Сергей Иванович молоко из Лесновки возит. Как довезет на мотоцикле, так и сметана.
– Вы, наверное, росой умываетесь, – сказал я.
Маша потупилась, словно я позволил себе вольность. Но Сергей Иванович сказал:
– Воздух здесь хороший, здоровый. И питание натуральное. Вы бы поглядели, какой она к нам явилась –
