– А вы далеко живете?

– Молодой человек, – сказал мужчина в парусиновой фуражке и слишком теплом, не по погоде, просторном костюме. – Закончили дело, можете не любезничать. У меня обеденный перерыв кончается.

– Я далеко живу, – объяснила женщина.

Мужчина оттеснил меня локтем.

– Три килограмма, попрошу покрупнее. Можно подумать, что вы не заинтересованы продать свой товар.

– Вы еще долго здесь будете? – спросил я.

– Я сейчас заверну, – предложила женщина. – А то нести неудобно.

– Сначала попрошу меня обслужить, – вмешался мужчина в фуражке.

– Обслужите его, – согласился я. – У меня обеденный перерыв только начинается.

Когда мужчина ушел, женщина взяла у меня яблоки, положила их на прилавок и принялась сворачивать газетный кулек.

– А яблоки тоже особенные? – спросил я.

– Почему же особенные?

– Яйца оказались не куриными.

– Да что вы... если вам не понравилось, я деньги верну.

Она потянулась за кожаным кошельком.

– Я не обижаюсь. Просто интересно, что за птица...

– Вы покупаете? – спросили сзади. – Или так стоите?

Я отошел. Яблоки кончились. Я встал в тени, достал из кулька одно из яблок, вытер его носовым платком и откусил. Женщине видны были мои действия, и, когда я вертел яблоко в руке, разглядывая, я встретил ее взгляд. Я тут же улыбнулся, стараясь убедить ее улыбкой в своей полной безопасности, она улыбнулась в ответ, но улыбка получилась робкой, жалкой, и я понял, что лучше уйти, пожалеть ее. Но уйти я не смог. И дело было не только в любопытстве: я боялся, что не увижу ее снова.

Женщина не торопилась, движения ее потеряли сноровку и стали замедленными и неловкими, словно она оттягивала тот момент, когда отойдет последний покупатель и вернусь я.

Яблоко было сочным и сладким. Такие у нас не растут, а если и появятся в саду какого-нибудь любителя-селекционера, то не раньше августа. Мне показалось, что яблоко пахнет ананасом. Я добрался до середины и вытащил из огрызка косточку. Косточка была одна. Длинная, острая, граненая. Никакое это не яблоко.

Я видел, как женщина высыпала из корзины последние яблоки, сложила деньги в кошелек, закрыла его. И тогда, сделав несколько шагов к ней, я произнес негромко:

– Луш.

Женщина вздрогнула, выронила кошелек на прилавок. Она хотела подобрать его, но рука не дотянулась, замерла в воздухе, словно женщина сжалась, замерла в ожидании удара, когда все, что было до этого, теряет всякий смысл перед физической болью.

– Простите, – сказал я, – простите. Я не хотел вас испугать...

– Меня зовут Мария Павловна. – Голос был сонный, глухой, слова заученные, как будто она давно ждала этого момента и в страхе перед его неминуемостью репетировала ответ. – Меня зовут Мария Павловна.

– Именно так. – Второй голос пришел сзади, тихий и злой. – Мария Павловна. И вас это не касается.

Небольшого роста пожилой человек с обветренным темным лицом, в выгоревшей потертой фуражке лесника отодвинул меня и накрыл ладонями пальцы Марии Павловны.

– Тише, Маша, тише. Люди глядят. – Он смотрел на меня с таким холодным бешенством в белесых глазах, что у меня мелькнуло: не будь вокруг людей, он мог бы и ударить.

– Извините, – смутился я. – Я не думал...

– Он пришел за мной? – спросила Маша, выпрямляясь, но не выпуская руки лесника.

– Ну что ты, что ты... Молодой человек обознался. Сейчас домой поедем.

– Я уйду, – сказал я.

– Иди.

Я не успел отойти далеко. Лесник догнал меня.

– Как ты ее назвал? – спросил он.

– Луш. Это случайно вышло.

– Случайно, говоришь?

– Приснилось.

Я говорил ему чистую правду, и я не знал своей вины перед этими людьми, по вина была, и она заставляла меня послушно отвечать на вопросы лесника.

– Имя приснилось?

– Я видел Марию Павловну раньше. Несколько дней назад.

– Где?

– Здесь, на рынке.

Лесник, разговаривая со мной, поглядывал в сторону прилавка, где женщина неловко связывала пустые корзины, складывала на весы гири, собирала бумагу.

– И что дальше?

– Я был здесь несколько дней назад. И купил десяток яиц.

– Сергей Иванович, – окликнула женщина, – весы сдать надо.

– Сейчас помогу.

Кто он ей? Он старше вдвое, если не втрое. Но не отец. Отца по имени-отчеству в этих краях не называют.

Лесник не хотел меня отпускать.

– Держи. – Он протянул мне чашку весов, уставленную кеглями гирь. Сам взял весы. Мария Павловна несла сзади пустые корзины. Она шла так, чтобы между нами был лесник.

– Маша, ты яйцами торговала? – спросил лесник.

Она не ответила.

– Я ж тебе не велел брать. Не велел, спрашиваю?

– Я бритву хотела купить. С пружинкой. Вам же нужно?

– Дура, – сказал лесник.

Мы остановились у конторы рынка.

– Заходи, – велел он мне.

– Я тоже, – сказала Маша.

– Подождешь. Ничего с тобой здесь не случится. Люди вокруг.

Но Маша пошла с нами и, пока мы сдавали весы и гири сонной дежурной, молча стояла у стены, оклеенной санитарными плакатами о вреде мух и бруцеллезе.

– Я вам деньги отдам, – сказала Маша леснику, когда мы вышли, и протянула кошелек.

– Оставь себе, – проворчал Сергей Иванович.

Мы остановились в тени за служебным павильоном. Лесник посмотрел на меня, приглашая продолжить рассказ.

– Яйца были необычными, – продолжал я. – Крупнее куриных и цвет другой... Потом я увидел сон. Точнее, я грезил наяву. И в этом сне была Мария Павловна. Там ее звали Луш.

– Да, – сказал лесник.

Он был расстроен. Ненависть ко мне, столь очевидная в первый момент, исчезла. Я был помехой, но не опасной.

– Мотоцикл у ворот стоит, – показал лесник Маше. – Поедем? Или ты в магазин собралась?

– Я в аптеку хотела. Но лучше в следующий раз.

– Как хочешь. – Лесник посмотрел на меня. – А вы здесь что, в отпуске?

– Он стал официально вежлив.

– Да.

– То-то я вас раньше не встречал. Прощайте.