государства. Сначала болезнь разрушает малые группы людей, потом принимается за большие. Появляется опасность распада всей нации.

У странных незнакомцев вид был очень серьезный. В тесной комнатке невозможно было далеко отодвинуться от них. Только Лобанстер стоял в стороне, неподвижный, отгородившись столом и барабаня пальцами по столешнице.

— Отец, мне оскорбительно то, что мы вынуждены говорить откровенно при незнакомцах. Мне это противно. Но я скажу тебе — и им тоже, если у них хватит совести стоять и слушать, — что в твоих словах наверняка все правда, но есть и большая правда, которой ты пренебрег. Есть другие причины вымирания нашей нации, отличные от болезни. Против занятия пауком — а это означает против людей и церкви — применяются очень жесткие меры, при этом жестокость превышает все разумные пределы, и в итоге все это повлечет еще большие потери, чем жирная смерть...

— Молчать, мальчишка!

Рука отца взметнулась к горлу.

— Жестокость — часть самой природы. Где еще искать милосердия? Только в человеке. Человек изобрел милосердие, но жестокость была до него, в самой природе. Природа — это давление на нас извне. Год за годом это давление повышается. Мы не можем бороться с природой иначе, чем привнося в нее нашу собственную жестокость. Чума — это последняя мера жестокости природы, и мы должны бороться с ней нашей жестокостью, собственным оружием природы.

Лутерин онемел. Под взглядом этих холодных светлых глаз он не мог объяснить, что если случайная жестокость, вызванная обстоятельствами, еще возможна, то возведение жестокости в нравственный принцип есть попросту извращение естественного порядка вещей. И то, что он слышал подобные высказывания от родного отца, вызывало у юноши тошноту.

— Ты просто наслушался олигарха и бездумно принимаешь его слова на веру, — только и вымолвил он.

— Это долг каждого из нас, — внезапно высоким звонким голосом проговорил один из вооруженных людей.

Странный незнакомый голос, давящая теснота маленькой комнаты, напряжение и гнев отца — все это вскипело в душе Лутерина. Словно со стороны он услышал собственный крик:

— Я ненавижу олигарха! Олигарх — чудовище! Он расстрелял армию Аспераманки! И поэтому я здесь как беглец, а не как герой. Теперь он уничтожает церковь. Отец, нам нужно бороться с этим злом, пока оно не поглотило и нас.

Он кричал что-то еще, словно в припадке, и смутно ощущал, как вооруженные люди взяли его за плечи и вывели из комнаты для допросов. Вскоре в лицо ему ударил ледяной ветер. Мела метель. Его провели через двор, к яме с биогазом, и дальше, к конюшне.

Всех конюшенных отослали прочь, отцовские «телохранители» тоже ушли. Лутерин остался один на один с отцом. Светлый взгляд отца по-прежнему был ему невыносим, и он со стоном сжал голову руками. Через некоторое время до его сознания дошло то, что говорил отец.

— ...остался единственный сын. Я должен воспитать тебя так, чтобы ты смог нести почетное звание Хранителя. Наверняка на твою долю выпадут тяжкие испытания. И ты должен быть сильным...

— Я сильный, отец! Но я не хочу подчиняться системе.

— Если нам приказали уничтожить паук, значит, мы должны это сделать. Если нам приказано уничтожить всех фагоров, значит, мы должны перебить их всех. Отказаться от выполнения приказа значит проявить слабость. Мы не можем жить без системы — иначе воцарится анархия.

Мать сказала мне, что у тебя есть женщина-рабыня, под чье влияние ты подпал. Лутерин, ты Шокерандит, и ты должен быть сильным. Необходимо избавиться от этой рабыни и жениться на Инсил Эсикананзи, как было договорено со дня твоего рождения. У меня нет сомнений, что ты должен подчиниться этому договору. Должен подчиниться не ради меня, но ради свободы и Сиборнала.

Лутерин усмехнулся.

— И что это будет за свобода? Инсил ненавидит меня, я уверен, а для тебя все это лишь политика. Сегодня мы живем по таким законам, что о свободе и речи быть не может.

Впервые с начала их разговора Лобанстер пошевелился. Это был простой жест — он лишь убрал руку с горла, чтобы протянуть ее к Лутерину:

— Верно, у нас суровые законы. Это понятно. Но без законов ни при каких обстоятельствах нет свободы. Без суровых законов, сурово же исполняемых, мы погибнем. Точно так же, как уже погиб без законов Кампаннлат, хотя климат там не такой суровый, как у нас в Сиборнале. Под ударами приближающейся Великой Зимы Кампаннлат рухнул. Но Сиборнал должен устоять.

Позволь напомнить, любезный сын, что Великий Год насчитывает тысячу восемьсот двадцать пять малых лет. И этот Великий Год закончится через пятьсот шестьдесят с небольшим лет, когда наступит время самых сильных холодов, в момент зимнего солнцестояния, когда Фреир будет от нас дальше всего.

До тех пор мы должны превратиться в железо. Обычные люди в эту пору не выживут. Со временем чума уйдет, и жить станет немного легче. Нам, жителям Харнабхара, это известно с самого рождения. Предназначение Великого Колеса — провести нас через тяжелые времена, чтобы мы снова могли выйти к свету и теплу...

Но Лутерин возразил, хотя и более спокойно:

— Я согласен с тобой, отец, Колесо поддерживает нас, именно так, как ты говоришь. Но согласись, сожжение первосвященника Чубсалида, величайшего из деятелей церкви, подвергающейся сейчас общим гонениям, этого святого и мудрого человека, есть жестокое злодеяние.

— В Колесе заключено главное противоречие, вот в чем соль, — Лобанстер издал горловой звук, напоминающий смех, и его зоб сотрясся под черным шелком. — Бессмысленное противоречие. Колесо не может спасти всю Гелликонию. Колесо не сможет спасти даже весь Сиборнал. Это просто сентиментальная достопримечательность. Колесо действует должным образом только тогда, когда в нем заключены убийцы и преступники. Колесо вступает в противоречие с научными принципами олигархии. Законы олигархии, и только они одни, могут дать нам возможность пережить Вейр-Зиму, которая уже занесла свой ледяной меч над головами наших детей. Вот почему церковь подлежит уничтожению. И первый шаг в сторону этого уничтожения — запрет занятий пауком.

И снова Лутерин не смог найти слов.

— И ты привел меня сюда, чтобы все это сказать? — спросил он наконец.

— Мне не хотелось, чтобы кто-то посторонний слышал наш спор. Меня тревожит твое пренебрежение законами касательно паука и уничтожения фагоров, насколько я понял со слов Эванпорила. Не будь ты моим сыном, мне пришлось бы убить тебя. Ты понимаешь это?

Лутерин лишь кивнул и уставился в земляной пол конюшни. Как в детстве, он не мог найти в себе сил взглянуть отцу в глаза.

— Ты понимаешь?

Лутерин все еще не мог говорить. Потрясенный, он испытывал острое отвращение к такому откровенному пренебрежению его чувствами, которое проявлял отец.

Утерев блестящий лоб, Лобанстер прошел через комнату к столу, где вместе с другой упряжью лежала седельная сумка. Отец отстегнул пряжку, и из сумки выпал рулон листовок, которыми та была переполнена. Взяв одну из листовок, он протянул ее сыну.

Вздохнув, Лутерин взял бумагу. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять ее смысл, прежде чем он выпустил ее из рук, на пол. Листок, плавно скользя, улетел в угол комнаты. Черным по белому в листовке описывались новые меры по обузданию чумы, а именно — любой человек, чье тело подверглось метаморфозам в результате болезни, подлежит уничтожению. Приказом олигарха. Лутерин не сказал ничего.