Олигархия все обратила себе на пользу. Беспокойство в ряде своих провинций государство использовало как повод для применения еще более жестких мер. Армии, возвратившиеся после успешной вылазки в Брибахр, принялись наводить порядок в городах и деревнях Ускутошка. Население городков стояло мрачно понурив головы, пока солдаты расстреливали священников.

Раскол достиг даже Харнабхара.

Эбсток Эсикананзи вызвал Лутерина, чтобы обсудить неприятную ситуацию, и в продолжение всего разговора, пока Лутерин призывал к осторожности, глядел ему не в глаза, а в рот. Были и другие представительные лица от обеих сторон. Лутерин несколько часов провел в одной комнате с секретарем Эванпорилом и простыми вассалами и ввиду собственной участи не мог настаивать на жестком решении судьбы своей провинции.

Предметом спора стало даже Великое Колесо. Колесо находилось под управлением и присмотром церкви, а землями, на которых оно располагалось, управлял назначенный олигархией Хранитель. Пропасть между наместником и духовными лицами расширилась. Чубсалид не был забыт.

После двух дней спора Лутерин сделал то, что должен был сделать, прежде чем репрессии коснулись его самого. Он бежал.

Взяв с собой пару хороших гончих и грума, он уехал в дикие, почти бескрайние леса вокруг горы Харнабхар. Началась метель, но он не обращал на нее внимания. Затерявшись на равнинах или проходя по опушкам каспиарновых лесов, он ночевал в часовнях и приютах, построенных для того, чтобы дать укрытие охотничьим отрядам. Там он давал отдых своим верховым животным и себе.

Часто в нем вспыхивала надежда на то, что он может встретить отца. Он представлял себе эти встречи. Он видел отца среди отряда охотников в тяжелом снаряжении, окруженных вьющимся снегом. Соколы в клобучках сидели на плечах сокольничих. Двулойси были впряжены в волокуши, тяжко груженные битой дичью. Из пасти гончих валил пар. Его отец неловко спешивается и идет Лутерину навстречу, распахнув объятия.

Его отец уже наслышан о подвигах сына при Истуриаче и готов поздравить его с тем, что он избежал смерти у Кориантуры. Они обнимаются...

Но ему и его спутникам так никто и не встретился, они ничего не слышали, кроме скрежета ледников. Они спали на дальних заимках, где высоко над лесами сверкали зарницы.

Уставали они или нет, скольких бы животных они ни убили, но ночью Лутерину снились дурные сны. Ему грезился кошмар, в котором он карабкался по склонам, но не лесов и гор, а странно наклоненных залов, уставленных покосившейся бесполезной мебелью и древними предметами искусства. В этих комнатах и залах в нем медленно поднималось чувство ужаса. Он не мог ни бежать, ни скрыться от существа, которое кралось за ним следом.

Часто, вынырнув из сна, он чувствовал, что снова лежит разбитый параличом. Понимание того, где он на самом деле, возвращалось к нему постепенно. Он терпеливо пытался успокоить свой разум мыслями о Торес Лахл; но раз за разом в его видениях к нему приходила Инсил, стоящая рядом с женщиной Дикого Континента.

После пира, устроенного в его честь, мать быстро удалилась в свою спальню, и новость о том, что он не имеет более намерения жениться на Инсил, так никто и не услышал.

Думая об Инсил, он понимал, насколько та подходит ему в жены ввиду грядущих лет Великой Зимы; в Инсил таился несгибаемый дух Харнабхара.

В противовес этому Торес Лахл была чужой, изгнанницей, чужеземкой. Разве он решил жениться на ней не для того, чтобы доказать свою независимость?

Он ненавидел себя за то, что до сих пор не в силах принять решения. Но он не мог принять решение до тех пор, пока его собственное положение оставалось неопределенным. Предстояло еще пережить встречу с отцом.

Ночь за ночью, лежа в своем спальном мешке, он с колотящимся сердцем пытался представить, как будет происходить этот спор с отцом. Он может жениться на Инсил только в том случае, если отец не станет приказывать ему. Его отец должен принять решение своего сына.

Он должен стать героем или изгнанником. Другого выбора у него не было. Он должен встать лицом к лицу с противоборствующей волей. Когда все сказано, пол ребенка становится вопросом власти.

Иногда, когда сполохи зарниц проникали в темные глубины залов, он видел во тьме лицо своего брата Фавина. Брат тоже бросил отцу вызов — по-своему — и проиграл. Каждое утро, спозаранок, когда в небе и под деревьями еще летали ночные птицы, Лутерин и его егеря пускались в путь. Они поровну делили еду, но ни разу не поговорили по душам, ни разу не перекинулись откровенным словом.

Как бы тяжко ни проходили ночи, дни наполняло чистое счастье. Каждый новый час приносил новые ощущения и смену впечатлений. Повадки животных, которых они выслеживали, менялись чуть ли не каждый час. Малый год уходил, и день становился короче, Фреир опускался все ниже к горизонту. Но иногда, если удавалось взобраться на горную гряду, охотники получали возможность полюбоваться старым владыкой небес во всей его сияющей красе, ярким и яростным, озаряющим равнины, в глубине заполненные тенями, подобно морям; так короли наполняли свои кубки вином.

Стоическое молчание природы окружало их со всех сторон, лишь усиливая ощущение бесконечности. Скалы, по которым они спускались напиться из горных источников, питаемых ледниками и тающими снегами, казались первозданными, нетронутыми временем. Из тишины рождалась великая музыка, претворяющаяся в крови Лутерина в свободу.

На шестой день в лесах они столкнулись с группой из шести рогатых фагоров, пересекающих ледник верхом на кайдавах. Белые птицы, сидящие на плечах у анципиталов, предупредили тех заранее. Полтора дня они преследовали фагоров, пока не сумели обогнать их и устроить в ущелье засаду.

Они убили всех шестерых двурогих. Их белые птицы с криками улетели. Кайдавы отлично пригодились. Лутерин и его егеря сумели изловить пять кайдавов и решили отвести их домой, в поместье. Возможно, в будущем потомки Шокерандитов сумеют объездить и вывести одомашненную породу кайдавов.

Экспедиция закончилась скромным, но успехом.

Колокол, звонящий на крыше поместья, они услышали в горах задолго до того, как в голубой дымке появились сами дома.

Подъезжая к дому, Лутерин услышал крики и увидел отцовского лойся, уже стоящего в стойле, вычищенного и отдохнувшего, повсюду лежала битая дичь, в оружейной сидели отцовские грумы и вовсю хлестали йядахл.

Сколько ни тщился Лутерин представить себе встречу с Лобанстером Шокерандитом, на деле обошлось без объятий.

Лутерин поспешил в приемный зал, сбросив с плеч только теплую одежду, так и оставшись в сапогах и при револьвере на поясе, с поясным колокольчиком. Отросшие волосы неприбранные развевались за плечами Лутерина, когда он ворвался в зал, чтобы увидеть отца.

По залу бродили пегие гончие и мочились на свисающие со стен драпировки. У дверей, спиной ко входу, стояли и оглядывались по сторонам, словно замышляя что-то, вооруженные люди.

Рядом с Лобанстером Шокерандитом стояла его жена, Лорна, и ее сестра, а также друзья — семейство Эсикананзи: Эбсток, его жена, Инсил и два ее брата. Они разговаривали. Лобанстер стоял спиной к Лутерину, и мать увидела сына первой. И окликнула по имени.

Разговоры прекратились. Все повернулись и посмотрели на него.

Что-то в их лицах — неприязненное сочувствие — сказало ему, что разговор шел именно о нем. Он остановился на полпути. Они продолжали глядеть на него с любопытством, хотя