Тем не менее, чувствовалось, что ей нравится в Габриэльсхюсе. Она часами бродила по усыпанному листвой парку, разговаривала с собаками Тристана и никогда не выражала желания уехать отсюда.

Однако в глазах ее еще метался страх, и она выглядела притихшей и подавленной. Неужели она никогда не оправится от случившегося, думал иногда Тристан. Ему хотелось, чтобы это было не так. Он желал добра этой девочке, у которой во всем мире не было никого, кроме смертельно больной матери.

До них дошла весть о том, что граф Рюккельберг был полностью оправдан. «Баловство с девочками — невинная забава любого дворянина», — сказал судья с надменной улыбкой. Но графу пришлось навсегда уехать из Дании. О последнем Тристан и Хильдегард сообщили Марине. Они пытались внушить ей, что в случившемся нет ее вины, а то пугающее, что ей пришлось испытать, обычно происходит между взрослыми и тогда бывает даже прекрасным. Беда в том, что граф принудил девочку вступить с ним во взрослые отношения. Это было преступно. Сейчас главное — поскорее все забыть. Марина испуганно моргала и молча опускала глаза.

Но несмотря ни на что, она, по-видимому, испытывала доверие к Тристану. Однажды в Габриэльсхюс пришел человек необъятной толщины. Марина схватила Тристана за руку и спряталась у него за спиной, словно дочка бедного арендатора при появлении богатого помещика.

Это давало им надежду на будущее.

Спустя несколько недель к Тристану пришла заплаканная Хильдегард, лицо у нее было землистого цвета. Она уже давно так не выглядела, Тристан испугался.

Усадив Хильдегард на диван, он сел рядом. Хильдегард дышала с трудом, у Тристана сжалось сердце. Ее состояние явно ухудшалось.

Хильдегард вертела в пальцах носовой платок, Тристан ждал. Наконец она подняла на него глаза:

— Марину стало тошнить по утрам.

Страшная правда не сразу дошла до него.

— Но… — заикаясь, проговорил он, — этого не может быть! Ей только тринадцать лет! Ты не ошибаешься, Хильдегард?

С разрешения Хильдегард они перешли на «ты» и он стал называть ее просто по имени.

— Уже четырнадцать. И, как я тебе говорила, физически она давно не ребенок. Ведь в нас обеих течет южная кровь.

Тристан молчал, губы у него помертвели, он почувствовал дурноту. Ему вспомнилась история о Суль, которая соблазнила мужчину, когда ей было четырнадцать. Марине тоже четырнадцать. Но она еще невинная девочка и не понимает, что с ней случилось.

— Тристан, что же нам делать?

Голос Хильдегард дошел до него словно издалека, будто она взывала к нему из пещеры.

— Мы… теперь мы уже ничего не можем поделать. Мои родственники, владеющие секретами Людей Льда, могли бы, наверное, помочь, но они живут в Норвегии и им никак не успеть приехать сюда.

— Да, теперь уже поздно. Ты вспомни… Эта беда произошла в начале июня. А сейчас начало декабря. Тристан, дорогой, что нам делать?

— Давай все обдумаем, Хильдегард.

Сообщение Хильдегард повергло его в смятение: язык у него стал как ватный, в голове было пусто.

— Боюсь, ей придется испить эту чашу до дна, — с горечью сказала Хильдегард.

— Я тебя понимаю. Прости мою растерянность, просто эта новость пока никак не укладывается у меня в голове.

— Еще бы, Тристан. Как я понимаю, нам с Мариной, придется?..

Она не договорила и испуганно посмотрела на него. Ответом ей была нежная улыбка.

— О чем ты говоришь, Хильдегард! О том, чтобы вы покинули Габриэльсхюс, не может быть и речи. Я не строгий отец и не суровый ханжа, способный прогнать несчастных, попавших в беду. Сейчас Марина нуждается в нашей поддержке еще больше, чем раньше.

— Ты так добр, Тристан!

Он погладил Хильдегард по щеке и ушел к себе. Взгляд, которым она проводила его, был полон благодарности.

Тристан не знал, как он должен поступить. Положение казалось безвыходным.

Бедная Марина!

В Норвегии тем временем жизнь тоже не стояла на месте.

Виллему надела свой, как она его называла, «крестьянский наряд» — белую блузку с широкими рукавами и красную юбку с корсетом. В этом наряде не было ничего крестьянского, но это было ее единственное платье, более или менее подходившее для осеннего праздника урожая, который устраивался в Гростенсхольме. Обычно этот праздник хозяева устраивали для своих работников 29 сентября, в день святого Михаила, но как раз в тот день в Гростенсхольме умер старый работник, и праздник перенесли на начало декабря. В это время года его не могли устроить на открытом воздухе, и Никлас с Ирмелин решили устроить празднество в большом зале Гростенсхольма.

Были приглашены все работники и арендаторы. Пришли также и многие жители селения, которые не имели прямого отношения к поместью. Их ужином не угощали, зато они могли принять участие в танцах.

Обитатели Элистранда уже собирались отправиться на праздник, но задержались, обсуждая письмо Тристана, написанное в ответ на их приглашение.

Виллему была сама не своя от гнева.

— Глупцы! — кричала она. — Неужели они не понимают, как это важно!

— Успокойся, — сказал Доминик. На нем была белая рубаха с широкими рукавами, замшевый жилет, кружевной шейный платок и треугольная шляпа. — Ты бы тоже никуда не поехала, если б твой лучший друг лежал при смерти. Он пишет «герцогиня»? Ишь ты, в каких кругах он вращается!

— Тристан и сам не менее знатного происхождения, — буркнула Виллему. — Там только бабушка Сесилия была вороной среди павлинов. Но зато, какая ворона! Негодный Тристан! Пусть Лене и ее семья не смогут приехать, меня это не огорчает, я никогда не чувствовала к ним большой привязанности. Но Тристану сам Бог велел присутствовать на этой встрече!

— Ты права.

В комнату вошла Габриэлла.

— Это очень опасно! — Габриэлла была не на шутку встревожена.